Станислав Малышев - Военный Петербург эпохи Николая I
Сцена из солдатской жизни. Худ. К.К. Шульц. 1850 г.
Каждый год маневры заканчивались имитацией генерального сражения. Не дожидаясь сближения противников, атакующей стороне давали отбой. Однако на маневрах 1850 года батальон Л.-гв. Преображенского полка не успели остановить. Участник этого скандального, из ряда вон выходящего происшествия князь Имеретинский писал: «…если уж противник изображался живыми людьми, следовало рассчитать, когда начать атаку и когда остановить ее. Это сделано не было и сошлись буквально лицом к лицу с батальоном Л.-гв. Финляндского полка, стоявшим неподвижно на месте. Солдаты, разгоряченные наступлением, не на шутку сцепились с противником; послышался зловещий визгливый стук штыков и клинков и крики офицеров, через силу унимавших расходившихся солдат. Среди этой суматохи вдруг раздался вблизи конский топот и всем знакомый звонкий всё заглушающий голос царя. Он поспешно скакал к нам с своей огромною свитою, где находилось множество иностранцев. Лошадь государя отшатнулась было от шумящей толпы, но он дал ей шпоры и сам первый втиснулся в середину схватки. Никогда не забуду лица государя в эту минуту. Оно так исказилось гневом, что стало неузнаваемым. Он пожелтел, глаза налились кровью и сверкали, нижняя губа и подбородок выдвинулись вперед и судорожно дрожали. „Что вы делаете, — грозно кричал император, с трудом протискиваясь и беспрестанно вонзая шпоры в бока оторопелой лошади. — Своих братьев резать хотите, что ли? Назад, олухи, угорелые кошки!"…
Солдаты передних рядов поспешно подались назад, но, встреченный напором остальной, толкавшейся за ними массы, опять хлынули под ноги царского коня. Государь принял это за колебание исполнить приказ и совершенно вышел из себя.
— Назад… говорю я вам! — крикнул он изменившимся от гнева, но твердым и громким голосом, — первому, кто выскочит вперед — расколю голову.
Император Николай I. С гравюры по рис. К.Я. Афанасьева. 1852 г.
С этими словами государь выдернул саблю, но на этот раз толпа, пораженная ужасом, отхлынула назад всей массою, но, к несчастию, один ефрейтор из 4-го взвода, как впоследствии оказалось, самый смирный, трезвый и отличнейший солдат, был в эту минуту стиснут смятенными товарищами и буквально выброшен или выдавлен ими перед колонну. Император с размаху резанул его по каске саблею, но в это время офицеры уже овладели оцепеневшими от ужаса батальонами, успели раздвинуть их и устроить порядок. Пораженный государем солдат спешил спрятаться в ряды; он остался невредимым, спасенный шишаком каски; шишак этот оканчивался четырьмя бронзовыми лапками, лежавшими крестообразно на кожаном колпаке каски. Царская сабля ударила по передней лапке, разрубила ее, но, к счастью, не совершенно, потому что лапка выгнулась и вдавилась в колпак, так что удар, ослабленный движением бронзы и кожи, не дошел до головы. После этой страшной минуты государь, немного успокоившись, отъехал на несколько шагов, медленно вложил саблю в ножны, потом вдруг быстро вернулся к батальону и проговорил уже совершенно спокойным голосом:
— Кого из преображенцев я ударил — выйди вперед…
Все машинально и хором зашептали: „Выйди вперед, кого государь ударил"…
Но солдат уже давно вышел вперед. Государь смотрел на него пристально.
— Хорошо, хорош… — проговорил император, возвышая голос с гневною ирониею. Но, видя кроткое и добродушное лицо солдата, спросил тихо и с участием:
— Что, больно я тебя ушиб?
— Никак нет, ваше величество, — ответил ободренный ефрейтор.
Государь бросил недоверчивый взгляд и подъехал к нему ближе.
— Точно ли правду говоришь?
— Точно так, ваше величество.
Но в это время государь уже успел осмотреть каску и увериться, что удар действительно был безвредный. Едва успел он отъехать, как все начальники налетели козырем на несчастный наш батальон. Начались розыски и распекания».[120]
Чины Кавалергардского полка у Троицкой церкви в Красном Селе. Худ. К. Шульц. 1848 г.
Последняя фраза напоминает о том, с какой яростью строевое начальство набрасывалось в те времена на подчиненных в случае служебных упущений. Дивизионные генералы гневно выговаривали полковым командирам, те устраивали разнос своим офицерам, особенно молодым, ротные командиры отчитывали свои роты, а потом усердные фельдфебели и унтер-офицеры набрасывались на рядовых. Самых свирепых унтеров в николаевскую эпоху иронично называли «дантистами». Некоторые офицеры, особенно немцы, тоже позволяли себе рукоприкладство. В 1844 году командиром гвардейской пехоты вместо генерала Арбузова был назначен наследник цесаревич Александр Николаевич, уже тогда отличавшийся гуманными взглядами, и это, как отмечал офицер Л.-гв. Егерского полка П.А. Степанов, положительно отразилось на жизни красносельского лагеря: «После большого парада, бывшего в этом году в начале лагеря, начались обычные посещения на военном поле. Заметно стало радикальное изменение в отношении начальников с войсками. Прежде постоянно раздавались крики, вопли, сильная брань, иногда перемешанная с выражениями, неудобными для печати. Теперь все тихо; замечания делаются спокойно, непечатных слов вовсе не слышно и не раздается действовавший на нервы пискливый голос бывшего начальника пехоты».[121]
В 1849 году, после смерти великого князя Михаила Павловича, наследник стал командиром всего Гвардейского корпуса. По материалам полковых историй, грубое обращение и неофициальное, помимо телесных наказаний, битье солдат, имели место и в те годы. Очевидно, лейб-егерь Степанов отчасти польстил императору Александру II, в царствование которого издавались эти мемуары.
Офицеры Л.-гв. Финляндского полка в лагере под Красным Селом. Худ. П.А. Федотов. 1840 г.
Музыкальными сигналами, по которым начинался и завершался день в лагере, были, как и в казармах, утренняя и вечерняя зари с общим построением и молитвой. После вечерней зори нижние чины, наконец, освобождались от тесных мундиров и тяжелой амуниции и надевали поверх рубах шинели. По вечерам офицеры, свободные от дежурств, отдыхали от дневной жары и служебных забот у своих палаток. Сидя на привезенных в лагерь диванах и стульях, кто в сюртуке, кто в домашнем халате, покуривая трубки на длинных чубуках или сигары, беседовали о службе, о вакансиях, хвалились любовными похождениями, обсуждали залетевшие в полк новости высшего света. Ходить по лагерю можно было только одетым по форме; разгуливать в халате запрещалось. Уже в 1830-1840-е годы около офицеров стали появляться торговцы всевозможными закусками и напитками, смекнувшие, что здесь их ждет большая выгода. Позже этих торговцев станут называть «шакалами».
