Курцио Малапарти - Репортажи с переднего края. Записки итальянского военного корреспондента о событиях на Восточном фронте. 1941–1943
Первым свидетельством наличия людей, появившимся прямо в этом холодном, голом, диком месте, было нечто за пределами человеческого понимания. Подобно двум демонам, лежащим в засаде, двум «черным ангелам», изгнанным с небес разгневанным Богом, двум несчастным жалким «люциферам», на ветвях двух стоявших рядом елей повисли тела двух советских парашютистов. Группа финских солдат несла лестницы и различные приспособления, с помощью которых собиралась стянуть вниз тела и похоронить их.
Два трупа несчастных свисали с ветвей, как два мешка. (Однако в этом зрелище не было ничего хоть в малейшей степени ужасающего.) Тела мертвых русских в их мешковатых костюмах, похожих больше на одеяла, перешитые под фигуру человека, можно было скорее ощущать, чем видеть сквозь прорехи в ветвях. Через дыры в этих раздутых костюмах, которые напоминали мне костюмы игроков бейсбольной команды, проглядывала не советская форма цвета хаки, а порванные во многих местах мундиры серо-стального цвета, которые носили финские солдаты. В бесформенных костюмах тела двух солдат висели безвольно с болтающимися руками и свесившимися к шеям головами. Их обмороженные лица были того синевато-бледного цвета, что характерен для окоченевших от холода. Так они и свисали с веток: пули финских стрелков-лыжников, которые днем и ночью выслеживали парашютистов в лесу, настигли их еще тогда, когда они спускались с неба. (Почти каждый день советские самолеты сбрасывали группы парашютистов в финской военной форме, чтобы ввести противника в заблуждение.) Я повторю, что в этом спектакле не было ничего отталкивающего. Все действо напоминало одну из сцен, изображенных итальянским художником-примитивистом, в которой очертания фигур «черных ангелов» или демонов были рассчитаны таким образом, чтобы они вызывали у зрителя чувство религиозного ужаса. И на самом деле я сейчас испытывал чувство религиозного ужаса: ведь перед моими глазами явилось конкретное свидетельство гнева Божьего, последняя сцена драмы, разыгранной в несколько экзальтированном, выходящем за рамки человеческого виде. Эпилог к трагедии о гордыне, о предательстве и восстании «черных ангелов». Я думаю, что Уильям Блейк в своем видении ада никогда не видывал ничего настолько грандиозного и ужасающего, настолько типично библейского, как это; даже когда он изображал ангелов, усевшихся на ветках дерева, как на картине «Бракосочетание неба и ада», что находится в галерее Тейт в Лондоне. Один из несчастных мертвецов потерял ботинок, который лежал в снегу у подножия дерева. Он выглядел необычно реальным и даже живым, тот одинокий ботинок у подножия дерева, пустой ботинок из грубой мерзлой кожи, печальный, растерянный, испуганный ботинок, которому больше не суждено ходить, который никуда не может бежать. Ботинок, я бы выразился на манер По, который «смотрел вверх» с выражением ужаса, с выражением, в котором было что-то от животного; как собака, которая смотрит на хозяина, заклиная его о помощи и защите.
Я подошел поближе к тем двум деревьям. «Падшие ангелы» были слишком далеко от поверхности земли, чтобы я мог потрогать их. Один из них сжимал в руке что-то блестящее. Это был револьвер, знаменитый, сделанный в России наган. Повсюду вокруг в снегу лежали коробочки с патронами. Солдаты рассказали мне, что, спускаясь с неба, этот человек непрерывно стрелял, одновременно издавая пронзительные крики. На верхушках двух елей два белых купола парашютов обнимали большие ветки, как два огромных мертвых крыла. В нескольких шагах от меня по снегу прыгала белка, не забывая наблюдать за мной своими маленькими блестящими глазами. Над вершинами елей с карканьем летали вороны; иногда я слышал, как они с громкими криками устремлялись к земле. Повсюду вокруг царила суровая тишина, холодная и прозрачная, как стеклянная глыба. В это время солдаты прислонили лестницы к двум деревьям и уже начали карабкаться по ним вверх. (Печальная, вызывающая жалость картина «снятия с креста».)
По мере того как я подходил к берегу реки Вуоксы, признаки присутствия людей в этом огромном невозмутимом, спокойном лесу становились все более явными и частыми. Я увидел следы яростного сражения, разгоревшегося много месяцев назад среди этих безграничных масс деревьев: сломанные винтовки, брошенные пулеметы, стальные шлемы, советские шапки-ушанки, похожие на татарские, финские шапки из серебристо-серой овечьей шерсти, патронные ящики и обоймы, мотки колючей проволоки, – все атрибуты войны, жалкие и одновременно величественные. Я продолжал идти через лес через все это, пока не вышел к реке. Здесь лес будто бы испытал замешательство и чувство раскаяния: он послушно позволил разделить себя рекой, протекавшей через низину с пологими берегами. Но на дальнем берегу все началось сначала, и лес стал даже еще более плотным, более суровым и жестоким, чем прежде. Вдалеке я слышал перестук пулеметов, резкий треск винтовок, глухой грохот взрывов посреди деревьев. А в конце этой панорамы звуков и цветов через просеку в лесу я сумел разглядеть какой-то синий отблеск, похожий на сияние небесного моря. Это Ладожское озеро, огромные, скованные льдом просторы.
Несмотря на то что Ленинград находился всего в нескольких километрах отсюда, создавалось впечатление, что в этих лесах война потеряла свой политический и социологический характер. Здесь больше не довлела суровая советская «индустриальная этика». Она сменилась чем-то более суровым, даже диким: примитивной жестокостью природы и человека. Здесь война стала более простой, более конкретной, а значит, приобрела более жестокие черты, без подтекста идеологии и морали. Это – война, принявшая абсолютные формы; она стала в полной мере материальной, перешла на уровень инстинктов, где нет места жалости.
Советские части, оборонявшиеся на этом участке фронта, в отличие от района Александровки и Белоострова, не состояли из бригад рабочего ополчения. Это части, прибывшие с севера России, из тайги Сибири, солдаты с Урала, люди, которые родились и выросли в лесах. И противостоящие им финские солдаты также родились и были вскормлены в лесах – лесники, крестьяне и пастухи. Все они, и финны, и русские, являются самыми простодушными и доверчивыми представителями рода человеческого.
Боевые действия в лесу, помимо природной сметки, требуют максимальной скорости принятия решений и действия, и финны всегда превосходят в этом своего противника, который действует медленнее, менее уверен в себе, менее активен и, что имеет еще большее значение, более многочислен – я имею в виду, является слишком многочисленным[87]. Фактически русские страдали из-за избыточного количества своих войск, что при ведении боевых действий в лесу является серьезной проблемой. Их дозоры состояли из 30, 50, а иногда и 100 человек. В то же время финские патрули имеют в своем составе небольшие действующие самостоятельно группы, очень быстрые и маневренные. Финские лыжники стремительно летели на своих лыжах и, бросаясь на противника со всех сторон, окружали его и уничтожали прицельным огнем своих пистолетов-пулеметов. В отличие от финнов русские не были экипированы лыжами и лыжными ботинками, они передвигались пешком, часто увязая в снегу по пояс. Они сражались яростно, но в конце концов всегда терпели поражение[88]. По моему мнению, это превосходство финской стороны вытекает не только из более высоких требований, предъявляемых войной в лесистой местности, не только из лучше развитых инстинктов, более тонкой, почти животной чувствительности, но и из того, что каждый финн – человек леса, крестьянин, рыбак или пастух. При этом он гораздо лучше развит технически, что вызвано доминирующей «этикой», «индустриальной этикой» более передового общества, где технические факторы получили более высокое развитие, где более высокие технологии, где, наконец, более развита индивидуальная мораль, по сравнению с «промышленной моралью» Советской России. (Кроме того, следует иметь в виду, что, несмотря на повсеместную индустриализацию сельского хозяйства, на самом деле советский образ жизни в общем, несмотря на пятилетки, на стахановское движение в колхозах, на шахтах, на лесопилках, на рыболовецких предприятиях и т. д., все еще не получил широкого распространения в крайних северных районах европейской и азиатской части России, то есть именно там, откуда прибыли советские войска на этот участок фронта.)
