Евгений Чазов - Здоровье и власть. Воспоминания «кремлевского врача»
Осенью состояние Черненко стало настолько тяжелым, что он мог выезжать на несколько дней на работу только после внутривенных введений комплекса лекарств. Для меня, как и год назад, Кунцевская больница стала основным местом пребывания, тем более что в ней в это время находился в тяжелом состоянии Устинов. Все мы, профессора и врачи, понимая бесперспективность наших обращений, перестали убеждать Черненко в прописной истине, что такая даже в определенной степени ограниченная нагрузка, которая выпадает на долю Генерального секретаря ЦК КПСС, ему не по плечу. Понимая справедливость наших обращений и в то же время все еще надеясь на благоприятный исход болезни, он пытался искать помощь на стороне.
Как-то раздался звонок телефона прямой связи с Генеральным секретарем ЦК, которая была установлена у меня в кабинете, и я услышал смущенный голос Черненко: «Ко мне с предложением обратился Хаммер. Я его давно знаю, помогал ему в общении с Брежневым. У него приблизительно такая же болезнь, как и у меня. Он приехал со своим врачом, известным в США пульмонологом. Может быть, ты встретишься с ним, поговоришь. А вдруг они могут чем-то помочь мне». Я ответил согласием, и вскоре в кабинете появился мой старый знакомый А. Хаммер и пожилой доктор, заведующий пульмонологическим отделением одного из крупных госпиталей в Калифорнии. Не могу вспомнить сейчас его фамилии, кажется, Петерсон или что-то близкое к этому. Мы были в дружеских отношениях с Хаммером, я бывал у него в доме в Лос-Анджелесе, и поэтому разговор был без дипломатического вступления и носил откровенный характер.
Хаммер, с которым я встречался неоднократно и после этого разговора, в том числе и будучи министром здравоохранения СССР, был своеобразной личностью.
Он мог выделить большие деньги для решения проблем, возникших во время землетрясения в Армении, и практически отказать в установлении специальной премии мира имени Хаммера, послав чек на 2 500 долларов Международному движению врачей, выступающих за предотвращение ядерной войны. Как известно, Хаммер по профессии был врачом. Но это был типичный бизнесмен, из всего извлекавший свою выгоду, в том числе и из связей с советским руководством.
Как я понял из разговора, кто-то из общавшихся с ним советских представителей, я уверен — по просьбе самого Черненко, попросил о консультации Черненко американскими специалистами. Хаммер в ответ на эту просьбу привез наблюдавшего его американского врача. Узнав о характере болезни и объективных показателях, очень милый и, видимо, знающий американский врач постарался быстро ретироваться, отделавшись общими рассуждениями и предложениями оставить нам некоторые применяемые им лекарственные средства. Профессор А. Г. Чучалин, наш известный пульмонолог, Участвовавший в лечении Черненко, сообщил, что в данном случае они уже не помогут (кстати, они оказались с просроченным сроком действия). Наш американский коллега довольно быстро согласился с нами. Расставаясь, мы подарили А. Хаммеру, по его просьбе, специальный аппарат, который мы использовали при лечении Черненко и который очень заинтересовал нашего американского знакомого. Я не знаю, что сказал Хаммер Черненко при встрече но больше попыток привлечения к лечению иностранных специалистов не предпринималось.
В декабре скончался Устинов. Это был настоящий «русский самородок» в советском военно-промышленном комплексе. С июня 1941 года он непрерывно, какие бы политические ветры ни проносились над страной, был одним из руководителей, обеспечивающих обороноспособность страны. В 33 года Сталин назначил его наркомом вооружений. Д.Устинов любил рассказывать как драматически складывалось начало наркомовской карьеры. Молодой нарком любил езду на мотоцикле, да еще с приличной скоростью. Но однажды попал в аварию, сломал ногу и вынужден был проводить заседания коллегии в своей палате в больнице на улице Грановского Шла война, и «оригинальность» поведения наркома могла быть расценена как безответственность или мальчишество, не достойное руководителя такого ранга. Поправившись, Устинов готовился к самому худшему. На первом же заседании Сталин, как бы между прочим, заметил. «Идет тяжелейшая война, каждый человек на счету, а некоторые наркомы по собственной глупости ломают ноги. Товарищ Устинов, что, разве вам не выделим машину? Я распоряжусь на этот счет». Устинов понял, что гроза миновала.
Я познакомился с ним впервые благодаря Андропову который был его близким другом. С самого первого момента мне понравилась его сила воли, быстрота принятия решений, оптимизм, напористость, профессиональные знания в сочетании с определенной простотой и открытостью, характерных для «русской души». В моем представлении он олицетворял тех лучших представителей так называемой командно-административной системы, благодаря которым мы победили в Великой Отечественной войне, создали передовую технику, обеспечивающую, в частности, завоевание космоса. Возможно, я где-то пристрастен, но в этом представлении я опираюсь не только на свое восприятие Устинова, но и на мнение о нем моих знакомых и пациентов — таких, как Келдыш, Янгель, — да и многих других генеральных конструкторов.
Единственной его ошибкой, которую, как мне кажется, он до конца не осознавал, — была афганская война. Плохой политик и дипломат, он, как представитель старой сталинской «гвардии», считал, что все вопросы можно решить с позиции силы. Если я видел, как метался и нервничал в связи с афганской войной Андропов, понявший в конце концов свою ошибку, то Устинов всегда оставался невозмутимым и, видимо, убежденным в своей правоте.
Более близко мы сошлись с Устиновым в связи с несчастьями, обрушившимися на него. Вначале болезнь и смерть жены, затем его тяжелые заболевания — две операции по поводу злокачественной опухоли, инфаркт миокарда, урологическая операция. Другого бы весь этот комплекс болезней не только бы выбил из обычной рабочей колеи, но и сделал инвалидом. Но только не Устинова с его силой воли и колоссальной работоспособностью. До самого последнего момента — октября 1984 года — он в 8 часов утра был уже в кабинете министра обороны и заканчивал свой рабочий день в 10–11 часов вечера. И все это без выходных дней.
Конечно, для него многое сделала медицина и, главное, его семья — очень дружная, скромная, простая, лишенная начальственных амбиций. Но главное, конечно, характер, который раньше наделяли эпитетом «русский», указывавший на крепость духа, выносливость, упорство и широту души. Он легко отзывался на наши медицинские просьбы — помог в создании советского литотриптера, ряда хирургических аппаратов, по его предложению состоялся длительный (более 240 дней) полет врача, моего сотрудника Атькова, на космическом корабле, давший немало новых данных космической медицине. Человек неуемной энергии, он в отличие от других членов Политбюро даже отдыхать по-настоящему не умел. Помню, как из любимого им реабилитационного центра в Жигулях он вылетал на вертолете то в Самару на оборонные заводы, то вместе с бывшим министром авиационной промышленности И. С. Силаевым в Ульяновск на строительство авиационного завода.
