Николай Окунев - Дневник москвича. 1920–1924. Книга 2
При всем этом полгазеты о 3-м конгрессе Коминтерна. Там торжественные речи, приветствия, празднества (в Большом театре старались для сего и Шаляпин и Нежданова) и все прочее такое, что заканчивается всегда «мощным пением интернационала» и «бурными овациями вождям». И вожди все на местах, т. е. Троцкий, Ленин, Зиновьев, Бухарин, Каменев. А чего-чего не болтали перед этим: тот арестован, тот выслан, тот сбежал… Председательствует Зиновьев, заседает в большом Кремлевском дворце. Все как по маслу (и наверное с маслом, а нам только карточки Б, да и те ни бе, ни ме, ни кукареку! Могу без похвальбы констатировать хотя бы про себя: много дней живу только «впроголодь».).
14/27 июня. В «Правде» горькая правда сообщается: «На Поволжье надвинулось страшное несчастье. Засуха была такая, что в ряде губерний хлеба совершенно пропали. Голод охватывает около 25 млн. населения. Размеры бедствий превышают размеры голода в 1891 г. Голод схватил губернии Уфимскую, Царицынскую, Саратовскую, Самарскую, Симбирскую, Вятскую, Пермскую, Казанскую, а также Сев. Кавказ. Из Саратовской губ. население бежит. Из Самарской губ. население бежит на восток, все губ. на колесах.»
Троцкий на Коминтерне выступил с докладом об экономическом положении всех стран. В общем, Троцкий хотел доказать при помощи статистических данных, что капитализм повсеместно разлагается и гибнет. Оппоненты после его доклада критиковали его осведомленность насчет «американских, английских, французских, германских и японских коммерций», подшучивая над ним, что ведь он «занимался больше мечом, чем статистикой», и вот Троцкий в «небольшой, но остроумной речи», как пишет «Правда», ответил оппонентам, что он и на войне занимался статистикой, т. е. учитывал «шашки, штаны и даже подштанники?.
В Конгрессе участвует 291 делегат с решающим голосом, 219 с совещательным и около 100 «гостей из 48 стран». Но: «Кушайте, Иван Парамонович, не наше дело!», а потому я вчера ходил на Рогожское кладбище, уже «по своему делу», посмотреть, как там. Все ли утрачено ох старой «закоснелой» веры или осталось кое-что? Нашел, что и там не то уже, но это скорее от всеобщих лишений, а не от духа времени. Ну, кто в силах идти в такую даль (за Рогожскую или Покровскую заставу) из центра города, из Замоскворечья, с Тверской, с Девичьего поля? А ведь раньше туда действительно стекались со всех концов Москвы на конках, трамваях, извозчиках, а многие и «на своих» лошадях. Ведь это старообрядческий Кремль. Итак, богомольцев для такого громадного и благолепного храма — обидно мало, но кто был — любо на тех посмотреть. Такого чинного, благообразного и богомольного стояния нигде в наших церквах не увидишь. И меня приятно поразило, что там оказались старые знакомые: из Печерского, из Островского. Как они могли сохраниться в наше время во всей, так сказать, своей неприкосновенности! Вот, например, десяток-другой осанистых, седобородых, плотных стариков. Прямо рисуй с них Чапуриных да Русаковых. На мужчинах кафтаны длиннополые, на женщинах обязательные платочки. В числе последних те, что помоложе, однако, в коротеньких юбочках, с открытыми шеями. Ну да модницы у староверов и раньше бывали. Бог с ними! При всем этом они держали себя не как на Сухаревке, а как в Церкви.
Благодаря высокопристойному держанию себя молящихся и общему тону службы: неспешной, стройной и благочестивой, во все три часа обедни в храме царила какая-то величавая тишина; тишина, даже чувствовавшаяся в возгласах басистых Епископа и священника и в крюковом пении 10 мужчин и 10 женщин. (Первые на правом клиросе, вторые на левом, а «Приидите припадем», «Иже херувимы» и «Достойно» все среди церкви, на «сходе».) Служил Рязанский Епископ Александр в сослужении одного только священника, который вместе с тем был и за дьякона. Вот это мне показалось «бедным». Я даже спросил там, почему это так? Сказали, что теперь штат кладбища у них против прежних времен очень маленький: нет у церкви доходов, священнослужители разбежались по городским приходам, а тут не прокармливаются. Да и то сказать: где теперь Морозовы, Рябушинские, Бутиковы, Миловановы, Рахмановы, Балашевы, Солдатенковы? Не только их, а и приспешников-то ихних раз-два да и обчелся. А ведь ими и держалось Рогожское кладбище. Новые же «миллионеры», должно быть, не понимают, что Чудов монастырь, что Пашков дом (я так к примеру говорю, дескать, достопримечательность московская). Нет там ловких людей (или на это они не пойдут по своему канону), а следовало бы попросить даже государственной поддержки этому подлинному и интереснейшему памятнику старины. Между прочим, отмечаю замечательный звон. Не искусство звонаря (которому, конечно, далеко до Сретенского), а ансамбль звона. Самая группа колоколов, вес их и подобранная звучность дают такое впечатление, точно звонят в Кремле или в Троицкой Лавре. В Москве уж давно такого звона не слыхать. Даже в Храме Спасителя звон не такой величавый. В общем, паломничество оказалось довольно интересным, хотя и нелегким для меня: на одну ходьбу туда и обратно ушло времени 3 с половиной часа. И все-таки опять вспомнил незабвенного Иоанна Григорьевича Звездинского. Не старообрядческий священник, а как он служил «старообрядно», так теперь не умеют и сами епископы старообрядческие. Это, стало быть, особое искусство. Да простит мне Господь кощунственное сравнение — так же удивлялись все покойному А. Д. Давыдову: «Сам армянин, а цыганские песни поет лучше цыган.» А какой храм замечательный: при всей его громадности что-то в нем уютное, «домовое». Может, такое впечатление от деревянного пола? При этом идеальная чистота: ни слоев пыли, ни копоти. Электричества, конечно, не заведено и, как встарь, горят лампады и «ослопныя» чудовищных размеров восковые свечи. У правой стороны, в огромном киоте большая и редкостная коллекция древнейших икон, принесенная храму в дар знаменитой старообрядкой Рахмановой.
16/29 июня. Все ждали мы на службе, что нам выдадут продовольственные карточки лит. А, но выдали только лит. Б. Первый же литер дали только лицам, занимающимся «физическим трудом», а также курьерам, машинисткам и, почему-то, «техникам». Один мой приятель «техник», Вениамин Николаевич Михайловский, утешил меня тем, что на его карточке (лит. А) ничего поэтического нет, а на моей есть: на обороте ее оказались такие стихи:
Пролетариат
Стихия — я, я — смерч, я — ураган,
Я созидаю, я разрушу…
Я успокою боль жестоких ран,
Воспламеню робеющие души.
Войду в жилища их, возьму и города,
Их мыслями, их снами завладею.
Огонь создам я из кристаллов льда,
Их мертвые сердца я пламенем согрею.
Их храмы красоты с забытыми богами,
Светильники с угаснувшим огнем
Я озарю нетленными мечтами
И новый свет зажгу над новым алтарем.
Что это означает — никто не знает. Вообще какая-то неумная выдумка. Видать только, что сочинитель этих стихов не нашего поля ягода и сытый, должно быть. (Сам-то, поди, лит. А получил за свой «нефизический» труд.)
