Глеб Бакланов - Ветер военных лет
От Ченстохова направление нашего наступления шло через густой заснеженный лес, и к исходу 18 января корпус вышел на рубеж Каменица Польска, Жарки. Мороза большого не было, и, хотя мокрый снег мешал продвижению, на рассвете серого зимнего дня, 23 января, мы вышли основными силами к берегу реки Одер севернее Оппельна (Ополе).
Тут погода совсем раскисла. От реки расползался седой туман, из-под снега на каждом шагу проступала вода, сырой воздух был холодным и липким.
Одер стоял подо льдом, но, как мне донесли командиры передовых частей, лед оказался таким слабым, что не выдерживал никакой техники: едва первые машины осторожно вышли на лед, как он, слабо кряхтя, начал проминаться, покрываясь серой водой.
Мы оказались перед сложной проблемой: каким образом форсировать Одер? То ли следовало прорубать лед и наводить понтонные мосты, то ли было целесообразней каким-то образом укрепить его...
Времени, чтобы думать и гадать, а тем более экспериментировать, не было. Приказано было в ночь на 23 февраля с ходу форсировать реку и захватить плацдарм. Решили, что проще и надежнее всего перебираться по льду, прикрыв его деревянными настилами. Первыми начали форсировать реку части 58-й гвардейской дивизии.
Пехота и легкая артиллерия переправились вполне благополучно. 15-я гвардейская дивизия вместе с танкистами 3-й гвардейской армии завязали бой за мощный опорный пункт врага город и крепость Оппельн. К вечеру я решил, что все и дальше обойдется хорошо, и отправился к себе на командный пункт, который оборудовал примерно в полутора километрах от переправы в поселке со странным названием Америка. Собственно, это даже не был поселок. Населенный пункт, носивший общее название, представлял собою десятка два хуторов, раскинувшихся вдоль берега Одера и стоявших совершенно обособленно друг от друга. Место показалось мне очень удобным, потому что оттуда я легко и быстро мог в случае необходимости выскочить и на переправу, и в расположение любой из дивизий корпуса.
Само форсирование Одера проходило относительно спокойно. Особого сопротивления противник не оказывал. Это означало, что главные силы его мы потрепали основательно, а резервы еще не подошли.
Наступила ночь. В маленьком домике, где мы расположились на ночлег, в печке уютно светились догорающие угли. После многих дней наступления в бешеном темпе это была, по сути, первая передышка, первая ночевка в тепле.
Я закрыл глаза, и, прежде чем сон бросил меня в черное освежающее небытие, как всегда, в голове хороводом закружились обрывки дневных впечатлений, поплыли лица виденных днем красноармейцев и офицеров. На мгновение мелькнула мысль, что уж больно гладко сложилось все сегодня. За свою тогда еще короткую, но богатую событиями жизнь я успел сделать наблюдение, что стоит тебе порадоваться, как все-де хорошо и благополучно, как вдруг обязательно свалится на голову какая-нибудь совершенно неожиданная неприятность. С этой мыслью я и заснул.
Среди ночи я проснулся от беспорядочной, но интенсивной стрельбы и, натягивая сапоги, сказал сам себе в ответ на ту, последнюю перед сном, мысль:
- Ну вот! Пожалуйста, получай!
- Что вы сказали? - переспросил капитан Скляров.
- Говорю: что за черт там лупит из автоматов во весь дух! Как думаешь?
- Трудно сказать. Надо полагать, не наши. Фашисты, должно быть.
- Это ты прав, должно быть, фашисты. Но откуда их принесло и сколько их?
Судя по характеру стрельбы, напавших на нас было немного. Вероятнее всего, это пробивалась к своим, на противоположную сторону Одера, какая-либо из отставших групп противника, не сумевшая даже отступать в том темпе, который мы поддерживали при наступлении.
Красноармейцы из взвода охраны заняли оборону. Мы со Скляровым поднялись на чердак, открыли окошко. За ним плавала тяжелая, влажная темнота, навалившаяся на заснеженную поляну, которая окружала наш домик. Глаза долго не могли привыкнуть к темноте. Постепенно из нее начали проступать смутные силуэты отдельных деревьев и кустов, разбросанных тут и там. Стреляли по-прежнему беспорядочно и не густо. Стрелявшие явно располагались по дуге, с противоположной от Одера стороны.
Я всматривался в слабо проступающие тени, метавшиеся между деревьями, и пытался разгадать намерения противника. Создавалось впечатление, что штурмовать нас немцы не собираются и, возможно, сами не рады, что наткнулись на наш наблюдательный пункт, так как мы оказались препятствием на их пути к Одеру.
Однако шел час за часом, а перестрелка продолжалась. Все, кто находился в нашем домике, превратились в рядовых красноармейцев и отстреливались от гитлеровцев, то обтекавших нашу "крепость" и нападавших со всех сторон, то вдруг открывавших довольно сильный огонь почти из одной точки.
К утру стрельба стала затихать, и вялый рассвет открыл нашим глазам истоптанную поляну с кучками стреляных гильз почти у каждого дерева. Трудно было сказать, куда делись немцы: вернулись ли туда, откуда пришли, или выбрались на берег Одера. Да, признаться, мы не очень и задумывались над этим. Бродячих, отбившихся от своих и фактически оставшихся в нашем тылу групп гитлеровцев было более чем достаточно, и столкновения с ними происходили чуть ли не каждый день.
Утомленный ночным боем, я лег, когда уже стало совсем светло, чтобы поспать хоть два-три часа.
Должно быть, я проснулся от скрипа половиц. У дверей нерешительно топтался капитан Скляров.
- В чем дело? - спросил я, неохотно садясь на постели. - Случилось что-нибудь?
- Да нет, товарищ генерал. Ничего не случилось,- сипловатым голосом ответил Скляров. Видимо, он тоже только что проснулся. - Просто спрашивают тут вас.
- Кто спрашивает?
- Полковник авиации. Фамилию не сказал.
- Проси подождать. Я сейчас.
Одевшись, я вышел в соседнюю комнату. Навстречу мне поднялся плотный, широкоплечий летчик в комбинезоне поверх кожаной летной куртки. Лицо простое, открытое, мужественное и - встревоженное.
- Командир истребительной дивизии полковник Покрышкин, - представился гость.
Он представился так быстро и решительно, что я не успел узнать прославленного летчика. Правда, мы никогда ранее не встречались, но уже вся страна знала о беспримерном мужестве и геройстве талантливого летчика и авиационного командира, трижды удостоенного звания Героя Советского Союза, Александра Ивановича Покрышкина. По лицу полковника, расстроенному и утомленному, я решил, что случилась какая-нибудь беда, и поспешил спросить:
- Чем могу быть полезным, товарищ Покрышкин?
- Туман! - Покрышкин кивнул на окно. - Вы видели этот проклятый туман?
Я посмотрел в окно. За ним действительно стояла белесая пелена.
