Сергей Бондарин - Парус плаваний и воспоминаний
Нелегко было и Толе Луначарскому, хотя он и продолжал радоваться новой радостью. Он уже верил, что поиски военной судьбы привели его к желанным находкам. Матери он писал:
«Я уже послал вам две рекомендации, которые мне дали командир корабля и комиссар. Посылаю третью, данную мне капитан-лейтенантом Кравченко. Вот она:
«…Знаю т. Луначарского Анатолия Анатольевича по совместной службе на к/л «Красная Грузия» с января 1943 г…. В период боевых десантных операций т. Луначарский проявил себя как бесстрашный и мужественный командир, все время находился на самых опасных участках и на месте изучал обстановку, помогая бойцам принимать правильные решения. Считаю, что т. Луначарский с честью оправдывает высокое звание коммуниста и рекомендую его в члены ВКП(б)…»
Толя и не старался скрывать своего восхищения — иначе не скажешь — тем, что его рекомендуют в кандидаты членов партии «по боевой характеристике».
— Расту колоссально! — восклицал он. — Я сильный, как никогда. А ощущение силы — это же и есть начало творчества.
В письмах домой он твердил:
«Любимые! Живу и борюсь для вас! Любите и вы меня, не забывайте».
Он не забыл повторить этот призыв и в том — последнем — письме к матери, которое и в самом деле, как и вся главная книга, книга о путешествии в собственную жизнь, осталось недописанным. Пробил час — и очередное письмо к Анне Александровне действительно и навсегда оказалось прерванным.
Это произошло в первых числах сентября 1943 года, за несколько дней до нашей окончательной победы под Новороссийском.
На «Красной Грузии» бил колокол громкого боя — боевая тревога, аврал или съемка с якоря.
О предстоящем походе знал, конечно, и Толя: корабль принимал бойцов десанта и боевое снаряжение. Но увлеченный письмом и своими жгучими мечтами, которые, по его давнему убеждению, равноценны фактам, Толя не слышал, как погрузка корабля закончилась перед выходом в Цемесскую бухту для последнего решительного штурма Новороссийска. Он выскочил из каюты по боевой тревоге, в каюте на столике осталось недописанное письмо, широкий листок бумаги, прижатый чернильницей…
«Жгучая мечта — это уже факт, это уже сама жизнь».
«Ощущение силы — это уже обещание творчества».
«Уважение товарищей — это едва ли не самое большое завоевание за время войны».
«Честь! Уважение! Это так важно для писателя, — говорил Луначарский. — Вы как-то спрашивали, — говорил он еще, — что всего важнее для писателя на войне — хорошо писать, метко стрелять, бесстрашно защищать свою правду? Думаю и то, и другое, и третье — это и есть оружие писателя».
Еще вихрились замыслы интереснейшие. Как всегда, казалось, только теперь понято самое главное, и теперь несомненно будет истинное, настоящее, хотя уже и составлены циклы стихотворений, и песни, и театральные пьесы, и даже повести, а кое-что уже даже поставлено на клубной флотской сцене. Кое-что еще обдумывалось и дорабатывалось, а не было предела надеждам, помыслам и замыслам. Но (воистину роковое, неисповедимое, жуткое «но») — уже заканчивалось, точнее, вдруг оборвалась та Главная книга, о которой сын мечтал вместе с матерью — книга отважной правды, любви и силы…
Я помню слезы Толи Луначарского при рассказе о геройском подвиге моряков, последними оставившими Константиновскую батарею в Севастополе — всю в дыму и тучах пыли, в огне и крови. Может быть, именно в этот момент рассказа он решил быть таким же, как севастопольские матросы, вплавь пустившиеся через бухту с Северной стороны к памятнику Погибшим кораблям — с раненым командиром на руках. Многое совершалось в душе человека, желающего безупречной линии поведения в жизни. И вот при высадке нового десанта в Станичке Толя Луначарский спрыгнул с борта на берег вместе с бойцами, не желая отстать от них.
…Более точно обстоятельств его гибели я не знаю. Слышал: вместе с группой моряков он вел огонь, на бойцов обрушилась стена дома. Другие уверяли, что видели его черную шинель с обгоревшими полами.
Никто не мог рассказать об этом больше или точнее.
Произошло это 12 сентября 1943 года в битве за Новороссийск. 15 сентября лейтенант Анатолий Анатольевич Луначарский был посмертно награжден орденом Отечественной войны II степени.
Позже мне пришлось в Москве навестить Анну Александровну. Не забыть мне этого свидания… Мать все ждала сына — думала, что он не хочет показываться в Москве, вернуться к своим родным, стыдясь уродств тяжелых ранений.
Анна Александровна так и умерла с уверенностью, что Толя жив и рано или поздно должен появиться.
В гостях у внуков
Не знаю, летал ли Паустовский в Одессу самолетом, но он утверждал, что лучше всего к Одессе приближаться воздухом, приближаться и ждать с замиранием духа: вот-вот под крылом самолета неоглядно сверкнет море… «Не худо, — добавлял он, — также увидеть широкую панораму города, приближаясь морем».
Много раз и я видел с лукоморья город, пестрящий и поблескивающий, раскинутый на холмах с вознесенными над крышами и деревьями прожекторными мачтами стадиона и мощным куполом оперного театра. Белая полоса брекватора и белая свечка маяка. Высокие суда у причалов. Чаща портовых кранов…
Осенью сорок первого года приходили мы в Одессу на боевых кораблях из Севастополя. Незабываемо то чувство тревоги, боли и любопытства, какое испытывалось при виде знакомой с детства лукообразной бухты и города, осажденного врагом.
Выходили в море для артиллерийской поддержки войск обороны и прислушивались к ходу боев — то на правом фланге, в районе лимана, куда наши бабушки ездили на смешном паровозике принимать целебные ванны, а теперь располагалась морская пехота, то на левом фланге — за пригородными курортами на высоком берегу: Ланжерон, Аркадия, Большой Фонтан, Сухой лиман — нынешний Ильиче век, где дымит и грохочет теперь новый мощный порт.
На рейде Одессы видели и восставший броненосец царского флота «Потемкин», и дредноуты англичан, и крейсеры французов во время интервенции. Мои сверстники безошибочно по силуэту на горизонте отличали линкор «Айрон Дюк» от итальянского «Рома». Да, да, мы знали не только осанку элегантных лайнеров «Ллойд Триестино» или лайнеров, приписанных к марсельскому порту, но часто и дальнейшие судьбы кораблей.
Мне посчастливилось: я был на Приморском бульваре с его широкой знаменитой лестницей в минуты, когда под пушечные выстрелы салюта в порт медленно входили боевые корабли дружественной державы под флагом вице-адмирала. Перед этим отряд кораблей был с визитом наций у севастопольцев — и вот на причалах Одессы та же знакомая картина: толпы радостных людей, школьники с цветами, быстрые улыбки девушек-щеголих, сдержанная приветливость молодцеватых матросов, заводящих концы.