Владимир Рекшан - Ленинградское время, или Исчезающий город
Когда товарищ появлялся в обществе, начинались вскрики, требования стиха про сарай. Геннадий читал. И несколько лет катался как сыр в масле. Однажды после очередного карнавала в ресторане Дома писателей группа товарищей, возглавляемая Геннадием, преодолев вялое сопротивление дежурного, поднялась в кабинет секретаря правления А. Чепурова. На стене висел портрет генсека М. Горбачева. Литераторы, возмущенные проделками премьера Павлова с денежными купюрами, прилепили ко лбу перестройщика пятидесятирублевую бумажку и вонзили вилку. Еще два-три года назад такое представить было невозможно. Советский Союз катился в пропасть, а всем нам казалось, будто мы поднимаемся в какие-то перламутровые сферы.
Во время захвата кабинета руководителя Геннадий громко спрашивал подельников: «А где Рекшан? Почему с нами нет Рекшана?» Естественно, когда на следующий день ответственным лицам докладывали о происшествии, моя фамилия оказалась названной первой. Совет Дома писателей принял решение запретить участникам проникновения посещение писательского ресторана на полгода. Решение повесили на доску объявлений. Увидев его, я возмутился, написал свое и повесил рядом. Своим решением в ответ на несправедливость я запрещал посещение ресторана членам Совета дома. Туда входили седовласые члены Союза писателей и партократы местного разлива. Прожив десятилетия при строгом советском партикуляризме, они такого не ожидали и, кажется, испугались ответных репрессий.
В канун восхождения Михаила Горбачева на трон мне посчастливилось пообщаться с писателем Виктором Конецким. Этот блистательный остроумец зашел в комнату, где проходил прозаический семинар Евгения Кутузова. Обсуждали рукопись моей книги – дело ответственное. Виктор Викторович, видимо, никого не встретил в ресторане и теперь бродил по дому в поисках собутыльника. Короче, он произнес монолог о судьбе литератора, его тяготах, трепетности, упорстве, честности, пронзительности, о всякой прочей чуши, которую слушать не хотелось. А хотелось слушать, как высказываются о конкретном моем сочинении. Одним словом, обсуждение оказалось скомканным – все присутствующие сразу забыли про малоизвестного В. Рекшана и стали внимать знаменитому В. Конецкому. После я мрачный спустился в ресторан и достал заготовленную на такой случай бутыль водки «Сибирская». Руководитель семинара Евгений Кутузов сел рядом. Появился и подсел к нам Виктор Конецкий. Он посмотрел на меня, по-своему оценил мою бороду и произнес:
– А вас бы я с такой бородой в Антарктиду не взял.
Я посмотрел на Конецкого, вспомнил о том, что он мне сорвал предприятие с карьерным умыслом, и ответил безапелляционно:
– Да идите вы в жопу с вашей Антарктидой.
Водку мы все-таки коллективно выпили…
Спустя годы я написал на свежую книгу Виктора Викторовича рецензию в одну из городских газет, где вскользь упомянул ту ленинградскую историю. Газеты к тому моменту уже перестали пользоваться популярностью, и я не думал, что Конецкий рецензию прочтет. Через некоторое время его чествовали в петербургском ПЕН-клубе на Думской улице. Там собралась довольно блистательная публика, включая Ахмадуллину и Мессерера из столицы. Кто-то подвел меня к писателю и представил. И вдруг Конецкий вскочил и стал обнимать:
– Каков хулиган! Послал меня в жопу! – восклицал Виктор Викторович. – А теперь написал! Каков молодец! Как я в молодости!
Когда писателя не стало, его вдова собрала книгу воспоминаний. Туда вошли мемуары в основном маститых сверстников. Но и меня настоятельно попросили предоставить свое воспоминание. Я согласился, хотя, кроме той «жопы», мне было практически нечего вспомнить.
Перестройка сделала мир большим. Постепенно народ стал прорываться за границу. Советские люди на несколько лет стали модными и желанными гостями на Западе.
Осенью 89-го в Ленинградском рок-клубе начались разговоры о поездке в Италию. И вот в декабре толпа человек в тридцать отправилась в город Бари, где местное прогрессивное человечество решило провести тематический фестиваль «Невский проспект». Добирались мы туда кто как сумел. Курёхин и президент рок-клуба Коля Михайлов улетели самолетом, а основной массив поехал поездом. За день до основной группы отвалил фотомастер Андрей «Вилли» Усов.
Лично я уже ездил в мир чистогана, выступая во Франции под спортивными знаменами Советского Союза. За нарушение протокола более меня на Запад не брали, и на Юго-Запад, и на Северо-Запад не брали. Вот, через двадцать один год прорвался…
Перед границей Старый Рокер, Анатолий Августович «Джордж» Гуницкий достал бутылку портвейна и предложил:
– Надо выпить перед расставанием.
Поезд стоял на узком мосту, окруженном колючей проволокой.
Мы чокнулись и сказали:
– Прощай, родная сторонка!
Еще несколько часов, – и вот он славный город Будапешт. Авангардный контрабасист Волков достал из каких-то потаенных карманов доллары и купил себе «Кэмел». Тут же набежали негры-спекулянты, и пришлось по грабительскому курсу обменять рубли на форинты. Мы не собирались тут задерживаться, но хотелось немедленно вкусить иностранной жизни. Пока вкушали, поезд на Рим, отходивший с соседнего перрона и в который следовало запрыгивать немедленно, уехал. Следующий отправлялся через сутки.
Будапешт – город красивый. Но в декабре в нем не жарко. Особенно если болтаться по улице утро, день, вечер и еще ночь. В метро я первый раз в своей жизни увидел нищих. Причем целую толпу, лежащую на полу. Скоро и мы стали почти как нищие. На вокзале не топили. А тут всем предстояло провести декабрьскую ночь и не замерзнуть! Негры-спекулянты лежали в одном из коридоров вповалку. В зале ожидания имелась одна, но очень большая и очень горячая батарея. Обняв ее, спал какой-то расхристанный плохо пахнущий гражданин мира. Мы с Джорджем присели на краешек скамейки, оккупированной пьяным, почувствовали колебания теплого воздуха. Появилась надежда выжить и добраться все-таки до теплой Италии.
– Бла-бла-бла-бла, – недовольно заворчал космополит и стал пинаться ногами.
Можно было сдаться и отправиться спать на пол к африканцам.
– Ну ты, урод! – с угрозой произнес я и сбросил космополита с теплой скамейки.
– Убью! – добавил Анатолий Августович. Пьяный понял, что не его взяла, поднялся и побрел к неграм…
Утром поезд покатил ленинградцев дальше. Скоро Венгрия кончилась и началась Югославия накануне гражданской войны.
Рано утром мы приезжаем в Рим – люльку европейской цивилизации. После долгой дороги нас несколько покачивает. Напротив вокзала посреди площади, по которой в несколько рядов несутся машины, что-то вроде скверика с монументом. Там нас должны встречать. Сутки до нас должны были встречать и Андрея Усова. Через неделю мы выпивали на Форуме из граненых стаканчиков, взятых в Италию из Питера вместе с «маленькой». Выпивали за здравие Вечного города, за римское право. Вот что тогда рассказал Усов: «Я вышел из здания вокзала с чемоданом и сумкой. Дождался зеленого света и перешел площадь. Только я пошел к монументу на встречу, как набежала откуда-то толпа девок-малолеток. Цыганистые такие с виду. Они стали меня дергать за разные части тела и одежды. А я отмахивался. Они чего-то прощебетали и убежали. Поставил чемодан и стал поправлять одежду. Вижу – сумка открыта! Роюсь в ней – нет бумажника! В нем – паспорт и обратный билет! За секунду я понял, что стал международным бомжом. Оборачиваюсь и вижу, как девичья стайка бежит, перескакивая через машины. Бросаю чемодан нах и бегу за ними. Я же один год в университете итальянский изучал. Но тут – все слова забыл. Кричу только:
