Анри Труайя - Моя столь длинная дорога
Чем дальше я продвигался в моей работе, тем яснее понимал: если бы не смертоносная война, которую Николай II, чтобы сдержать слово, вел в союзе с Францией, революции, может быть, удалось бы избежать. Россия стала бы конституционной монархией по английскому образцу и превратилась бы в самую процветающую и могущественную державу мира.
При этой мысли сострадание, которое я питал к Николаю II, окрашивалось горечью. Из русских государей, память о которых я возрождал, Николай II ближе всех ко мне по времени. Я родился в его царствование. Я бежал из России с родителями вскоре после убийства в Екатеринбурге. В годы моего детства отец и мать часто рассказывали мне о «последнем Романове», об его ошибках, недостатках, о его падении, страданиях в Сибири, которые он переносил смиренно и с достоинством. Короче, я жил вместе с Николаем II, еще не написав о нем ни строчки. Для меня он был в одном лице царь проклятый и царь мученик. Мой долг, полагал я, завершить его биографией мою галерею портретов русских монархов, хотя и сомневался, что кого-нибудь заинтересует этот явившийся из былых времен призрак.
И вот в августе 1991 года, когда я правил корректуру книги о жизни Николая II, эхо событий в России докатилось до моего сельского уединения на реке Луарэ. Я перечитывал с пером в руке свое повествование о трагических часах революции 1917 года, а газеты, радио, телевидение кричали о другой революции. Через семьдесят четыре года драма повторялась, повернувшись оборотной стороной. На этот раз не большевики боролись с зарождавшейся после отречения царя демократией, а новые демократы восстали против стоявшей у власти партии коммунистов. И ярость толпы возбуждали эмблемы не императорской, а советской власти – все эти символы сторонников тирании, официальной лжи и культа личности. И с фасадов срывали не изображения двуглавого орла, а красные флаги с изображением серпа и молота. Самые отчаянные из манифестантов даже подумывали о том, чтобы выбросить тело Ленина из мавзолея. И под стенами Кремля словно чудом вознеслись портреты облитого грязью, презираемого, на три четверти века забытого последнего русского царя – императора Николая II. Невольно думалось, что публикация моей книги совпала с воскресением того, кто ее вдохновлял.
Одна за другой, точно на сценических подмостках, следовали неожиданные развязки: отставка Горбачева, генерального секретаря коммунистической партии, роспуск этой партии, еще недавно столь могущественной, провозглашение независимости некоторых республик, головокружительное восхождение Ельцина, Ленинград, вновь ставший Петербургом…
Эта лавина невероятных событий обострила мои мысли об отце. Что бы он испытывал, доживи он до этого дня? Какой реванш для него и для всех белых эмигрантов за их долгую и жалкую ссылку! Отцу не посчастливилось увидеть обновленную Россию. Но даже я, попавший во Францию ребенком, был взволнован до глубины души, видя ликующую молодежь, национальные знамена, развевающиеся над головами демонстрантов, изображения Николая II, которыми размахивали, воздавая почести прошлому, иконы – знак роста самосознания народа, считавшегося порабощенным и непробудно спящим.
В этом политическом и социальном перевороте более всего меня удивляет то, что нация, со школьной скамьи воспитанная на большевистском катехизисе и не знавшая иной заповеди, кроме как быть удовлетворенной своим правительством, нашла в себе ресурсы, я бы даже сказал – изобретательность, чтобы взбунтоваться. Откуда эти бывшие школьники, учившиеся писать, выводя в тетрадках имя Ленина, черпали отвагу, чтобы низвергнуть своего «святого» отца? Какие события, какие тайком прочитанные книги, какие ведущиеся шепотом разговоры заставили прозреть этих женщин, этих мужчин, которых за 73 года пропаганда превратила в слепых и глухих, не ведающих о происходящих в мире переменах.
Когда я писал эти строки, я знал, что игра еще не выиграна. Даже если Россия выберет путь западной демократии, вовсе нет уверенности в том, что она на нем преуспеет, прежде чем пройдут годы поисков, попыток, отступлений, разочарований. Можно даже опасаться, как бы надежды на лучшую жизнь при либеральном режиме не были обмануты медлительностью преобразований, неизбежными перебоями в снабжении, резкими скачками экономики, ведущими к росту безработицы, злой волей части функционеров, тоскующих по старому порядку… Еще неизвестно, чем кончится этот спонтанный порыв к буржуазному раю. Сами главные авторы русской драмы не могут предсказать, на что будет походить завтрашняя Россия, перенесшая шок обновления. Пока что речь идет о стране изголодавшейся, растерянной, разваливающейся, вынужденной выпрашивать помощь у капиталистических государств, которые еще недавно сама же обличала. Сумеет ли Россия оправиться, подняться на ноги прежде, чем хаос окончательно захлестнет ее огромную территорию, не имеющую твердых границ.
Теперь, когда в России все пришло в движение, падают головы, верхи держатся за свои привилегии, дикий национализм пробуждается во всех уголках гигантской империи, игральные карты перемешаны и пересдаются разного рода предприятиям, комитетам, я все чаще размышляю об этом 1917 годе: он должен был принести равенство, справедливость, процветание родине Николая II, а сегодня вместо этого порождает грандиозный протест против тех, кто свалил царя.
И в звуках путаных и сбивчивых официальных речей мне слышится издевательский хохот Истории.
Вернусь к моему отцу. Будь он жив и будь у него возможность вернуться на родину и там окончить свои дни, как бы он поступил? Решился ли бы он вновь увидеть страну своих грез? А я? Вопрос обо мне не стоит: земля, где я родился, это не земля, где я живу. Я прожил восемь лет в России и 73 года во Франции. Соотношение слишком неравное. Моя французская одежда так плотно срослась с моим телом, что, попытайся я ее снять, я содрал бы с себя кожу.
Список иллюстраций
Лидия Васильевна Тарасова (урожд. Абессоломова, 1883–1963), мать Анри Труайя
Аслан Александрович Тарасов (1874–1967), отец Анри Труайя
Ольга, Александр и Лев Тарасовы с гувернанткой швейцаркой
Лев Тарасов в возрасте пяти лет
Лев Тарасов в возрасте восьми лет
Заграничный паспорт, выданный 14 января 1920 года в Новороссийске семье Тарасовых для выезда из России с фотографиями Л.В. Тарасовой и трех ее детей
Александр и Лев Тарасовы в Париже
Анри Труайя в военной форме в 1939 году в начале войны
