Элизабет Хереш - Николай II
Кто думает теперь о мире, кто желает его — тот изменник Отечеству, его предатель. Знаю, что каждый честный воин так мыслит. Исполняйте же ваш долг, защищайте нашу доблестную Родину, повинуйтесь Временному правительству, слушайтесь ваших начальников.
Помните, что всякое ослабление порядка службы только на руку врагу.
Твердо верю, что не угасла в ваших сердцах беспредельная любовь к нашей великой Родине. Да благословит вас Господь Бог и да ведет вас к победе святой великомученик и победоносец Георгий.
Николай. Ставка, 8 марта 1917 года».Однако этот приказ не публикуется новым правительством; оно не хочет допустить, чтобы в войсках горевали по царю. На прощальную церемонию в Ставке собираются все, кто не в наряде. Кроме генералов и офицеров, присутствуют солдаты, уже сражавшиеся на фронте, среди них немало инвалидов. Присутствуют и иностранные военные представители. Генерал Тихмеев[115] много лет спустя описывает эту сцену:
«Он и сейчас стоит перед моими глазами в серой солдатской черкеске, на которой светится белый Георгиевский крест. Вижу его левую руку, которой он держится за саблю. Правая, рука у него повисла; она слегка дрожит, и время от времени он по привычке механическим жестом подергивает себя за усы. Четко вспоминаю его лицо — бледное, вытянувшееся, усталое и вялое. Его глаза то янтарного цвета, то вновь серые, прежде всегда ярко светившиеся, сейчас горестны и печальны. А больше всего помню его улыбку, которой он пытался ободрить нас, и хотя он старался держать каменное лицо, он еле сдерживал слезы.
Это был страдающий человек, и тем не менее каждой черточкой Его Императорского Величества, каким он был для нас — государь всея Руси. Он страдал не за себя, а за нас, а в нашем лице за армию и Россию. Не случайно те, кто принудил его отречься, спрашивали: «Справимся ли мы потом с народом?». И как они были правы в своих сомнениях: они не справились с этим народом. К сожалению, он один из немногих понимал, на каком основании покоится Россия.
В один из немногих дней, что государь провел в Ставке, состоялся молебен. Государь пришел в штабную церковь и стал одесную священника. Церковь была переполнена. По ходу службы настал момент ектеньи, которую священник из алтаря должен быть начать словами: «За всеблагого, всемогущего великого государя, царя нашего…». Эту формулу, ставшую вследствие отречения незаконной, мы на сей раз не услышали. Вместо нее прозвучала другая, вообще не предусмотренная каноном, и в этот момент я подумал о нашем штабном священнике, отце Владимире. В этих обстоятельствах нельзя было поминать государя ни обычными, ни необычными словами. И тем не менее он был упомянут. «Я должен был не включать его в чин литургии, — пояснил потом отец Владимир, — ибо он уже не был моим самодержцем и моим государем. Но не мог же я называть его по-другому. И не мог же я не отметить, что он стоит тут, у алтаря, как стоял на каждом молебне целых полтора года в качестве нашего главнокомандующего».
В тот момент то, что сделал этот человек, было очень рискованно. Но он не испугался риска.
Вечером 7 (20) марта поступила шифрограмма от министра путей сообщения из Петербурга. В ней сообщалось, что наутро прибывают четыре члена Государственной думы, чтобы задержать государя и доставить его в Петроград. Отправление из Могилева назначалось на девять часов. Запрещалось до тех пор связываться с кем бы то ни было. Приказано было готовить паровозы к отъезду императора. Цель этого позорного режима секретности была ясна: не оставить государю времени подготовиться к отъезду и попрощаться с офицерами. Чего они там в Петрограде боялись, я так и не понял.
Донесение немецкого посланника«Берн, 28 февраля 1917 года
Секретно! Крайне срочно!
Наше русское доверенное лицо Вейс позавчера представил мне отчет о поездке в Швецию и Норвегию. В апреле должна быть предпринята попытка сместить нынешнее русское правительство как неспособное и сформировать временное правительство из представителей различных революционных партий России. Поскольку в этой попытке соучаствует военная организация, основные события произойдут в Санкт-Петербурге и Москве. Кроме того, опорой движения станет Саратовская губерния.
Насколько успешным окажется этот переворот, судить, разумеется, трудно. Однако следует надеяться, что если он и провалится, дезорганизация будет настолько велика, что уцелевшее русское правительство встретится с величайшими трудностями при продолжении своей политики. Вейс полагает, что в любом случае оно не сможет продержаться больше года.
В кадетской партии должен произойти раскол. Часть придерживается мнения, что против нынешнего правительства законные средства ничего не дадут, и поэтому они подумывают, не будет ли целесообразно строить планы партии на нелояльной основе и принять помощь указанных революционных партий, как в 1904–1905 гг. Сам Милюков полностью разделяет эту точку зрения. Революционерам такой раскол среди кадетов, конечно, на руку.
Существующее русское правительство должно ясно осознавать угрозу себе со стороны революционных партий и направить все имеющиеся у него силы на подавление революционного движения.
В начале нашей беседы я дал понять г-ну Вейсу, что не смог доставить запрашиваемые им 30 000 франков и что дальнейшая его финансовая поддержка, естественно, зависит от результатов его поездки и доставленных новостей…»
«Секретно!
Нижайше прошу Ваше превосходительство санкционировать выделение министерству иностранных дел для политической пропаганды в России суммы в пять миллионов марок согласно ст. 6, разд. II чрезвычайной сметы. Буду благодарен, если удастся по возможности ускорить ассигнование.
Статс-секретарь» Еще одно доказательство финансирования немцами революции в марте 1917 г.Чем мог так уж навредить петроградским правителям человек, который добровольно принес такую жертву стране?
Телеграмма предназначалась не мне. Ко мне она попала случайно, и я должен был доложить о ней начальнику штаба. Я сделал это сам. Он выполнил мое требование, и государь был уведомлен. Впрочем, петроградские уполномоченные из-за своих бесчисленных речей в пути опоздали.
В 10.30 8 (21) марта я узнал, что государь перед отъездом желает проститься с чинами штаба и что начальник штаба призывает всех собраться в 11 часов в комнате дежурного генерала. Именно этого хотели избежать в Петрограде.
Ровно в одиннадцать государь вошел в зал. После того как его приветствовал начальник штаба, он обошел солдат и казаков лейб-гвардейского Его Величества полка и Георгиевского батальона и поздоровался с ними тихим голосом, как всегда делал в закрытых помещениях. «Здравия желаем, Ваше Императорское Величество!» — рявкнули в один голос нижние чины.
