Юрий Сенкевич - Путешествие длиною в жизнь
И, наконец, в-третьих, открылось, что, как ни парадоксально, нам служили не всегда полезную службу воспоминания о "Ра-1".
"Ра-1" был нашим черновиком. А теперь мы словно переписывали черновик набело, с огромным тщанием, уверенные, что уж нынче-то не наврем ни в единой строчке, совершим чудеса каллиграфии и стилистики. Однако, корректируя опыт минувшего плавания, нам не к чему было обратиться, кроме как к собственной памяти. Но память — штука коварная: она смещает масштабы, переоценивает ценности, собственные промахи смазывает, чужие усугубляет…
Карло был мрачен последние дни: гложет его что-то. Увидев меня с фотоаппаратом, он поинтересовался, для кого я снимаю. Я ответил: "Для себя и для Тура, а что?" Он сердито отошел и долго-долго говорил с Туром по-итальянски. Его, как выяснилось, волновало, что все члены экипажа фотографируют для себя, а он — для экспедиции. Через какое-то время поссорился с Сантьяго, ушел на мостик стоять вахту, и готовил за него Жорж.
Иногда я думал: в случае если бы в состав экспедиции мог быть включен или Жорж, или Карло, кого бы я, будь моя воля, взял с собой? Карло серьезный труженик, Жорж — развеселый балагур. Но кого из двоих я все же взял бы на "Ра"? Не знаю. Трудный выбор. И хорошо, что не мне его делать.
Я любил Карло Маури за то, что он такой крепкий человек, и любил Жоржа Сориала за то, что он такой беспечный и неорганизованный человек. Для экспедиции, мне кажется, равно нужен был и Карло с его непримиримостью, с его цельным и надежным характером, и Жорж, который мог развлечь в любой момент, шуткой сгладить острые углы, а желающему всегда предоставить богатую почву для нравоучений и критики — было на ком отвести душу…
Карло сердился неизвестно на что, отмалчивался. А между тем он был нездоров — что-то с обменом веществ. Надо бы его полечить, а не подступишься. Пробовал просить Тура, чтобы он дал Карло лекарство якобы от себя, но Тур сказал, что Карло дуется и на него. Так что выбора пока не было.
У Сафи на мизинце ноги оказалась содрана кожа, палец распух, кровоточил и гноился. Обработал, перевязал, обмотал ступню лейкопластырем и специальным бинтом, бедняжка хромала. Четыре повязки она, правда, содрала.
Шли в тот день хорошо, ветер достаточно сильный, океан умеренный. Несколько уклонились к югу. Вот, пожалуй, и все. Нет, не все! Конечно, не все — день-то был знаменательный! Прошел первый месяц плавания — и пройдена первая половина пути!
Но настроение было непраздничное. Тем не менее Сантьяго "пошевелился", извлек из загашника две бутылки шампанского. Жорж подвесил их на мачте, чтобы охладились на ветерке, — в воду опускать их здесь не было смысла.
Сходились и рассаживались, готовые поддержать традицию. Вежливо порадовались, но должного тонуса не было — что-то словно висело над всеми: то ли усталость, то ли вообще стали мы, черт возьми, старее и равнодушнее и на смену прошлогоднему энтузиазму пришла привычка. В самом деле, мы уже ощущали себя не первопроходцами, а чуть-чуть рейсовиками, не поэтами, а ремесленниками океана…
А тут еще Сантьяго окликнул Жоржа писклявым, якобы женским голосом. Он и раньше не раз так шутил, поддразнивал, но на этот раз Жорж взорвался. Окружающие мгновенно сдетонировали — и разразился скандал.
Не буду его описывать, не стану воспроизводить нашу более чем часовую дискуссию — она касалась распорядка вахт, помощи в мытье посуды, отлынивания и, наоборот, выскакивания поперед батьки, опаздывания к трапезам и любви к чужим полотенцам… Это был отличный интернациональный хай, в котором итальянская экспансивность удачно сочеталась с мексиканским ядом, американскую же прямолинейность выгодно оттенял, простите, русский фольклор.
Деликатный Кей только глазами хлопал. Мадани, отчаявшись хоть что-то понять, сжался в комочек, а бедный Тур кусал губы. Я на его месте давно бы стукнул по столу, но он не вмешивался, давал нам выкричаться.
Впервые мы так "беседовали" друг с другом. И когда накал полемики достиг наивысшей точки, когда, казалось, на палубе "Ра" вот-вот должны были замелькать кулаки, вдруг все умолкли.
Вдруг открылось, всем сразу и каждому в отдельности, какая нас волнует чепуха, на какую дрянную мелочь — на окурки, на грязные тарелки — мы размениваем нашу экспедицию, наш славный кораблик, нашу мужскую общность, рожденную в суровой работе под свист ветра и рев океанских валов.
Каждый взглянул на соседа, усмехнулся несмело и смущенно… И грянул хохот, целительный, очищающий, как майская гроза. Сантьяго привалился к плечу Карло, Норман шутливо ткнул меня под микитки, Жорж кошкой вскарабкался на мачту за шампанским. И на "Ра-2" начался пир!
Мы разошлись только в два часа ночи, случай вообще неслыханный в обоих плаваниях! Пили, ели, опять пили. И говорили, говорили, никак не могли наговориться, будто встретились после долгой разлуки. Да так, в общем, оно и было.
Рухнули перегородки, неизвестно во имя чего построенные, перегородки, разделявшие нас; встали точки над "i"; определились отношения… И праздник, нелепо и неприятно начавшийся, преподнес нам действительно драгоценный сюрприз.
Вахтенные улыбались в ту ночь, и долго-долго посреди Атлантики, под огромной луной, на хлипком травяном островке звучала губная гармоника Нормана…
Всё у нас пока было в порядке — и такелаж, и корпус, и весла. Ничего не сломалось ни разу. Только вот погружались мы. Тяжелели. Тонули.
Нет, это, пожалуй, слишком громко сказано: мы всего лишь оседали, набухали, пропитывались — естественный процесс, чуть-чуть более интенсивный, чем ждали…
Все повторялось. Сперва как бы в шутку, потом все настойчивее возникали на борту разговоры о промежуточном финише, о том же Зеленом Мысе или даже об Африканском побережье — пришвартоваться, вытащить лодку, просушить на солнышке. Но Тур, в отличие от прошлого года, и слышать об этом не хотел. Как всегда, он возражал по пунктам.
Во-первых, корабль на берегу будет сохнуть очень медленно и нет гарантии, что не сгниет внутри.
Во-вторых, до островов Зеленого Мыса три недели ходу, а до Барбадоса шесть, всего вдвое больше.
В-третьих, даже если весь "Ра" уйдет вглубь, мы сможем продолжать плавание, ибо хижина задумана как самостоятельный поплавок: получится что-то вроде подводной лодки в позиционном положении.
Но самое главное — до этого же еще не дошло. И когда еще дойдет? И дойдет ли? "Ра-2" совсем не так плох!
Вот уж что верно, то верно. Пусть до Барбадоса на самом деле не шесть недель, а восемь, пусть плавучесть хижины никто не испытывал, но последний тезис был вне всяких сомнений: "Ра-2" держится молодцом, его погружение пока что не доставляет конкретных неудобств. Эффект его — чисто отвлеченный, абстрактный. И, пожалуй, эмоциональный — мы весьма отчетливо помнили последние дни на "Ра-1".
