Нина Соротокина - Фавориты Екатерины Великой
А при дворе ему жилось плохо, тесно, скучно, без разрешения государыни из дворца нос не высуни. Секретарь императрицы Храповицкий аккуратно и каждодневно вёл «Дневник», в котором записывал все движения и сквозняки дворцовой жизни. Вот цитатка из дневника: «После обеда ссора с графом Александром Матвеевичем. Слёзы. Вечер проводили в постеле». В этой записи нет ничего особенного, слёзы у Екатерины были близкие, она не раз плакала и от обиды на любовников своих, и из-за государственных неурядиц, когда срывался вдруг тщательно продуманный план. В чём же сейчас причина слёз? Продолжим выдержку из «Дневника»: «Сказывал З.К. Зотов, что паренёк считает жильё своё тюрьмою, очень скучает и будто после всякого публичного собрания, где есть дамы, к нему привязываются и ревнуют».
Зотов — камердинер императрицы, он знает больше Храповицкого, потому что вхож в покои государыни в любое время, да и «паренёк» с ним более откровенен. А вот ещё случай — за всё пребывание Сегюра в Петербурге Мамонов только один раз получил разрешение присутствовать у него на званом обеде. Фаворит полетел туда на крыльях. Кончился обед, гости встали из-за стола и с удивлением увидели под окном карету её величества. Сама государыня прогуливалась рядом, бросая нетерпеливые взгляды на окна французского посла. Ждала, следила, как бы кто другой не перехватил её милого.
Да, Екатерина ревновала Мамонова, и не скажешь даже, что «к каждой юбке». Окружение императрицы уже заметило и предмет воздыхания. Нельзя выходить из дворца, так найдём предмет воздыхания внутри золотой клетки. Этим предметом стала фрейлина императрицы — шестнадцатилетняя княжна Дарья Фёдоровна Щербатова. Первым интерес «паренька» к юной фрейлине заметил Потёмкин и предупредил об этом Екатерину. Та не поверила, не захотела поверить, и активно защищала возлюбленного. Но, как гласит пословица, «дыма и любви от людей не спрячешь».
Как бы опровергая подозрение, Екатерина засыпала Мамонова подарками. 1 мая 1788 года его назначают шефом Казанского кирасирского полка, затем поручиком Кавалергардского полка с производством в генерал-поручики, затем его пожаловали титулом графа Священной Римской империи. За три первых месяца 1789 года он получил от императрицы до полумиллиона рублей.
Но награды и чины не радуют фаворита. Он хандрит, он невесел, болен, наконец, а потому просит отпустить его для поправки здоровья в Москву. Разумеется, Екатерина никуда его не отпустила. Он пытается какой уж раз объясниться, жалуется на отвращение к придворной жизни, на болезненные припадки, на «грусть стеснённого духа». «…мешается в речах, всё ему скучно и грудь болит», — жалуется Екатерина Храповицкому. Налицо всё та же болезнь «временщиков», — хандра, депрессия. Чехов Антон Павлович и его друзья называли любовные утехи звонким словом «тараканиться». Очевидно, должность фаворита не так легка, как кажется на первый взгляд, она изматывает, забирая не только физические силы, но и душевные.
В июне 1789 года Мамонов просит у Екатерины совета, фактически это просьба об отставке, и ещё вопрос, как деликатно выйти из этого положения. Ведь случай небывалый, чтоб сам фаворит просил: отпусти, матушка, мочи нет! Для Екатерины это был сильнейший удар по её самолюбию как императрицы и как женщины. Нашёлся человек, который, ходя вокруг и около, хоть и косвенно, но дал знать, что она старуха. Разговор, судя по запискам Гарновского, длился около четырёх часов, был полон взаимных упрёков, государыня вышла из покоев графа вся в слезах. Мамонову тоже было несладко, он ощущал себя чёрствым, неблагодарным человеком.
Надо было найти достойный выход из положения. Двор должен воспринять уход Мамонова как естественный, как некий подарок императрицы. Фаворита надо женить!
Вот что написал Храповицкий 23 июня в своём дневнике, обиженная Екатерина была откровенна со своим секретарём: «Сама мне сказать изволила: он пришёл в понедельник, стал жаловаться на холодность мою и начинал браниться. Я отвечала, что сам знает, каково мне с сентября месяца и сколько я терпела. Просил совета, что делать? Советов моих давно не слушаешь, а как отойти, подумаю. Потом послала к нему записку: для блестящего отступления мне пришла в голову мысль о браке с дочерью графа Брюса. Брюс будет дежурный, я дозволила ему привести дочь; ей тринадцать лет, но она созрела, я это знаю. Вдруг отвечает дрожащей рукой, что он с год как влюблён в Щербатову и полгода как дал слово жениться».
Хоть и предупреждал Екатерину Потёмкин, и даже имя называл, для неё это был новый удар — год влюблён, значит, целый год притворялся! Обещал жениться Щербатовой, а ей, следовательно, полгода врал про болезни и вероломно благодарил за подарки. Сватая Мамонову девицу Брюс, она уговаривала его, что-де женитьба ничему не помешает, ты, голубь мой, останешься в прежней должности, но неблагодарный всем пренебрёг. Это ли не унизительно!
Но Екатерина была разумной женщиной, она умела держать удар и в горе была величественна. «Бог с ними, — записывает Храповицкий слова императрицы, — я простила их и дозволила жениться». По обычаю, Екатерина сама обручила Мамонова и княжну Щербатову, её фрейлину, — оба стояли на коленях, все плакали — умилительная картинка! Бракосочетание состоялось 1 июля 1789 года в придворной церкви, на венчании императрица не присутствовала.
Екатерина не изменила своему правилу, за отставкой фаворита последовали подарки: 2250 крепостных душ и деньгами 100000 рублей. Уже на следующий день после свадьбы Мамонов поутру пришёл прощаться с государыней, и в ту же ночь молодые отбыли в Москву. Считалось, что Мамонов едет в годовой отпуск.
Любимое туристами место под Москвой — Дубровицы. Усадьба и чудо-церковь, построенная дядькой Петра I Голицыным, стоят в месте слияния рек Десны и Пахры. Дубровицы купил у Голицыных Потёмкин, но князю Таврическому недосуг было там жить, и Екатерина перекупила у него Дубровицы для фаворита Дмитриева-Мамонова. Там молодые и поселились. Кажется, живи да радуйся, но графа не оставила тоска. Ещё и родители масла в огонь подливали. Их потрясла отставка сына, во всём они винили молодую жену, она-де сломала сыну карьеру. Его ждало такое будущее, а он теперь прозябает в подмосковной дыре. Сам Александр Матвеевич пребывал в растерянности — может быть, он действительно сделал большую глупость?
Екатерина не вычеркнула Мамонова полностью из своей жизни, у них завязалась переписка. Отвергнутой императрице любопытно было, чем дело кончилось, чем сердце успокоилось. Её собственное сердце пока не успокоилось от перенесённой обиды. Она пишет Гримму в 1790 году: «Что касается неблагодарных, то они очень строго наказали сами себя. По-видимому, семейного ладу нет. Да и что может быть хуже положения человека, одарённого умом и имеющего познания, как очутиться в тридцать лет в деревне с женой брюзгой и капризной, которую он ежедневно попрекает, что остался один с ней и для неё». Злорадствует императрица!..
