Ирина Баранчеева - Семейная жизнь Федора Шаляпина: Жена великого певца и ее судьба
Шаляпин запел… Притихнув, рабочие — эти простые, неискушенные в искусстве люди — внимали ему. Шаляпин слился с залом, он был близок и понятен своим слушателям. Под конец он вместе со всем залом пел „Дубинушку“…
Публика, затаив дыхание, как загипнотизированная, смотрела на высокую, могучую фигуру человека, стоявшего на эстраде и певшего всем знакомую, близкую и родную песню, — вспоминала Ирина. — И вдруг, сотни людей мощно и дружно подхватили:
Эх, дубинушка, ухнем,
Ей, зеленая, сама пойдет!..
„Ура!“… — точно море бушевало передо мной, а над всеми на эстраде стоял отец, улыбающийся и взволнованный. Чувствовалась неразрывная связь его с радостно приветствовавшей толпой рабочих.
Трогательны были и проводы отца с концерта. Когда мы сели в поданную нам пролетку и выехали на дорогу, то увидели рабочих, стоявших шпалерами по обеим сторонам дороги, и так до самого здания школы. Они продолжали приветствовать отца и бросали ему цветы».
Для Ирины это было прекрасное и одновременно грустное воспоминание о безвозвратно ушедшем прошлом, об их семье, которой вскоре предстояло рассыпаться… Один из последних запомнившихся «папиных концертов» — как встарь! — в серых и теперь ужасных буднях их повседневной жизни…
7 января 1919 года (в России был введен новый календарь) Ирина записывает: «Сочельник. Большевики запретили продавать елки. Мы не унываем. Пошли в наш „общественный сад“ и срубили елку. Правда, она очень общипанная и корявая, но все же лучше, чем ничего. Была в церкви, усердно молилась. Сегодня как-то покойно на душе».
Теперь это были печальные реалии их жизни. «Общественный сад» — вместе с домом у них отобрали и землю. Можно ли было предположить, что впереди их ждут только потери?
Первую половину года они прожили одни, по возможности сражаясь с разными бытовыми трудностями и неудобствами. Шаляпин из Петрограда время от времени присылал им продукты.
Вскоре он сообщил Иоле Игнатьевне о том, что в Москву едет дирижер Э. Купер, который будет говорить с ней об отъезде за границу. Появилась возможность выехать в Стокгольм. Шаляпин просил ее отнестись к этому очень серьезно. «Мне кажется, — писал он, — что всем вам нужно уехать из России, потому что в скором будущем ожидать здесь чего-нибудь хорошего нельзя».
Сам Шаляпин был настроен решительно на отъезд. Но перед этим ему хотелось спеть в Мариинском театре Демона, одну из своих любимых, хотя и редко исполняемых партий, отметить этим спектаклем 25-летие со дня его дебюта на петербургской сцене. Ему хотелось, чтобы на этот юбилейный спектакль к нему приехали Иола Игнатьевна и дети (возможно, он сразу же после этого собирался уехать со всеми домочадцами в Швецию), но его мучил вопрос: «Как сделать так, чтобы вы все остановились у меня и вместе с тем дети не узнали бы то, о чем ты ни за что не хочешь, чтобы они знали?» «Мне ни за что не хочется причинять тебе еще какие-нибудь огорчения и неприятности», — писал он.
До сих пор — в момент гибели старого мира — они продолжали цепляться за прошлое, разыгрывать перед детьми уже никому не нужную комедию — создавать иллюзию единой семьи, хотя и разделенной теперь по двум разным городам.
Разумеется, Иола Игнатьевна в Петроград не поехала. Для нее это было немыслимо. Шаляпин появился в Москве в июле, принеся с собой праздник и радостное дыхание жизни. «Сегодня неожиданно приехал папа, — записывает в дневнике Ирина. — Какая радость! Весь день вся душа заполнена этой радостью, ни о чем не хочется думать…»
Шаляпин между тем был серьезно озабочен. Ситуация с продовольствием в Москве ухудшалась, и, понимая, что из Петрограда ему будет очень сложно помогать своей семье, он решил на время забрать детей к себе. Ему, знавшему на собственном опыте, что такое унижающее человеческое достоинство чувство голода, невыносимо было думать о том, что это чувство когда-нибудь могут узнать его дети. Когда-то это казалось невозможным, но теперь угроза голода в России стала вполне ощутимой, реальной.
Перед отъездом в Петроград между Шаляпиным и Иолой Игнатьевной произошло решительное объяснение. Шаляпин предлагал ей покончить с обманом, познакомить детей с Марией Валентиновной и его младшими девочками, но Иола Игнатьевна отказалась наотрез. Она по-прежнему боялась разрушить тот светлый, ничем не замутненный образ Шаляпина, который она создавала в неискушенных душах своих детей. «Они еще слишком чисты, жизнь еще не успела испортить их нетронутые души», — писала она Шаляпину. Иола Игнатьевна всячески оберегала их от темной, грязной стороны жизни. Она воспитывала детей на высоких идеалах. Она говорила им, что они должны быть честными, благородными, добрыми, милосердными, должны быть ответственными за свои поступки, и тогда они всегда смогут смотреть людям прямо в глаза. «Когда человек честен, он может идти хоть на край света, никого не боясь, и он всегда будет победителем», — убеждала она их. А в 1926 году она писала своей взрослой дочери Ирине: «Это великое удовлетворение, когда можно смотреть в глаза другим людям, высоко подняв голову, не ведая страха…»
Столько лет, забывая о себе, создавала Иола Игнатьевна в этих чистых душах с глубокими и искренними чувствами светлый и прекрасный идеал их отца — возможно, очень далекий от того Шаляпина, который существовал на самом деле. И вот теперь детям предстояло узнать правду — идеал должен был быть разбит. Как это повлияет на них? Нет, не сейчас, когда мир и так сошел с ума и вокруг них творились вещи ужасные, непростительные, стала бы Иола Игнатьевна наносить своим детям такой удар. Когда-нибудь позже, но не теперь… И потому она просила Шаляпина прекратить свою связь с Марией Валентиновной, пока дети будут в Петрограде. Это может травмировать их. Как отец он должен уделить им больше внимания.
Неизвестно, согласился Шаляпин или нет — ему, вероятно, было трудно выполнить эти условия. Тем не менее все, кроме Иолы Игнатьевны и Лидии, заканчивавшей гимназию, отправились в Петроград. Именно в это время, когда семья была разделена, белогвардейцы подошли вплотную к Петрограду. В городе была видна дымка от разрыва снарядов. Работала тяжелая артиллерия. Были обстреляны пригороды Петрограда Кронштадт и Петергоф.
Шаляпин известил об этом Иолу Игнатьевну: «Признаться откровенно, я растерялся немного и не знаю, что лучше предпринять. Дело в том, что П., конечно, будет занят надвигающимися белогвардейцами, но когда это, решить, конечно, невозможно, потому что население держится тоже в полном неведении. Сегодня даже телефоны функционируют последний день. Завтра их выключат совсем. Положение, очевидно, очень серьезное…»
