Начнем с Высоцкого, или Путешествие в СССР… - Молчанов Андрей Алексеевич
… — Завтра я уезжаю в Москву, — прощаясь с Рерихом, сказал я.
— А я завтра уезжаю на дачу. В Гималаи, — ответил он.
Я истомленно вздохнул, обозревая трепещущие на легком ветерке перья пальм и лазурное небо с парящими в нем орлами. И у него еще есть дача, и между этой дачей и сегодняшней лепотой, видимо, существует какая-то значительная разница в пользу именно что дачи, такие вот дела! А меня, сирого, завтра ожидают протухшие сугробы советской столицы с черными шапками спекшейся грязи. Вот это — разница! Эх, заберите меня на свою дачу, Святослав Николаевич, усыновите…
— Вы, наверное, очень соскучились по Москве, — сказал Рерих сочувственно.
— Москва соскучиться мне не даст, — ответил я. — Но в ней я определенно буду скучать по вам. — и отправился к коллегам, уже пакующим командировочные чемоданы. Сувенирные матрешки были розданы, водка выпита, их место занимала индийская кожа и мануфактура. Замечу, что по своей сути матрешки и водка удивительно схожи: открываешь одну, а там уже гляди — и вторая, и третья…
Вечером с Вадиком Подъячевым мы прогуливались по вечно праздничному Бангалору с его тысячами магазинчиков, лавочек, сомнительных в своей чистоте закусочных, огибая темные углы, где таились прокаженные и увечные попрошайки. Сандаловый дым благовоний стлался в душном от уходящей дневной жары воздухе, переливались радужным неоном бесчисленные рекламы, пестрели, налезая друг на друга, вывески над торговыми рядами. И вдруг — полукруглым окоемом над тяжелой и строгой дверью парадной, надпись: «Библейский дом».
За высокими стрельчатыми окнами первого этажа в мутном, словно прокисшем свете, виднелись стеллажи с книгами и кипами брошюр.
За стойкой у входа нас встретил невозмутимый индус в европейском костюме, сложив ладони в приветствии.
Я прошелся вдоль стеллажей: сплошная религиозная литература и Библии на всех языках мира… А вот и на русском: компактная книжица в зеленом дерматиновом переплете. Я показал книгу человеку за стойкой:
— Сколько стоит?
— Все Библии у нас бесплатно, — поразил меня ответ.
— Мы можем взять две?
— Вы из России? — изумился индус. — Берите, сколько хотите! У нас огромный запас русских изданий, зачем только нам их присылают, если в городе нет русских… Вы — первые!
Я посмотрел на Вадима. Сказал:
— В гостинице — никому ни слова! Наши тут расхватают все…
— Я думаю, лучше вообще попридержать язык, — отреагировал он. — Если кого-то на таможне припутают с Библией с твоей подачи…
Он был прав. Библия в Советском Союзе не продавалась, считаясь книгой запрещенной и внутрицерковной, цена ее на черном рынке доходила до двухсот-трехсот рублей, при средней зарплате инженера в сто двадцать, а тут — нате, забирайте хоть сколько, и — задарма!
Я прикинул объем своего чемодана…
— Берем все! — обратился к служивому человеку.
— Этим вы очень поможете нашей миссии! — откликнулся он. — Спасибо, сэр!
— Не за что…
Мы вышли на улицу, под свет полной индийской луны. Неужели она точно так же висит где-нибудь над Москвой, куда мы завтра полетим? Или над Антарктидой? И к ней, задрав головы, некогда устремляли взоры пережевывающие друг друга динозавры, последующие за тем питекантропы и Гомер с Эвклидом…
Кто только не был озарен ее печальным таинством…
— Какой удачный вечер, — сказал я, тряхнув пакетом с Библиями.
— Как бы и тебя в «Шереметьево» не захомутали… — сокрушился Вадик.
— Ты забыл: я — чемоданоноситель Новикова, — парировал я. — В аэропорту мне будет ассистировать в этом вопросе начальник местного КГБ. Остроумная идейка: багаж с Библиями я ему и всучу, подсоби, дескать…
— Последний вечер в Бангалоре, — грустно усмехнувшись, сказал Вадим. — Кстати. Хорошее название для рассказа. Ты запомни. Может, пригодится для будущих писаний…
Пригодилось. Лет через сорок с гаком.
Сказать бы об этом Вадику. Но его уже нет на этой земле. Он уже приобщился к великому таинству смерти.
… Я посетил Индию в двухтысячных, отправившись туда по приглашению знакомого индийского бизнесмена. Жил в Дели, в огромном доме с собственной территорией, многочисленной прислугой и всеми новомодными удобствами сегодняшней обезличенной цивилизации.
Проехался по знакомым местам, по могилам моей памяти, вспоминая тех, кто когда-то был здесь со мной рядом. Меня не покидало постоянное ощущение какой-то скуки и пустоты. Все материальные приметы остались на своих местах: Железная колонна, храмовые комплексы, Ворота Индии, Красный Форт… Те же нищие в рубищах со слезящимися глазами на тротуарах, те же праздные толпы в торговом подземном центре, тот же висящий над городом тягучий звук сомкнутых в своем вое автомобильных клаксонов… Но пространство Индии было пронизано уже другим временем, составлявшим иную призму восприятия сущего, и прошлое, то и дело воссоздаваемое памятью, болезненно не совпадало с настоящим самой своей сущностью.
Мне все казалось серым и бесповоротно изжитым.
Чем же ты меня завораживала в юности, Индия? Или я прилетал к тебе из куда как еще более серого СССР? Или теперь, исколесив полмира, я подспудно сравниваю тебя с красотами иных стран? Или время молодости вспышками памяти затмевает нынешнее блеклое время досадной старости, скучной умудренности и череды потерь? Собственно, жизнь и есть список потерь.
А наши воспоминания, как драгоценные камушки, которые мы носим в карманах с прорехами. Половина из них просыпается на дорогу жизни, застилаясь пылью, скатываясь за обочину. С нами остаются немногие.
Суета сует
С режиссером Сашей Боголюбовым я был знаком через Высоцкого, кого он привел еще в 67-м году на Одесскую киностудию, подвизаясь вторым режиссером у Киры Муратовой на картине «Короткие встречи».
Далее их киношное содружество продолжилось, когда Саша работал уже над своим фильмом «Волшебник изумрудного города», из которого, к ярости Высоцкого, начальство выкинуло едва ли не большинство его песен, но дружили они тепло, прочно, да и жили неподалеку, наведываясь друг к другу в гости. Соседом Саши был также режиссер Юнгвальд-Хилькевич, отснявший Володю в своих бездарнейших «Опасных гастролях», так что компания соратников в кооперативном киношном доме за номером 12, на Большом Тишинском собиралась частенько.
Сашка был балабол, но балабол убедительный. Именно он горячо заверил меня, что снимет мой «Новый год» на «Мосфильме», снимет непременно, и что от нас с ним требует начальство — так это — развернутую машинописную заявку. Кроме того, добавил, что хорошо бы, если директору студии дополнительно замолвил за нас словечко кто-то из уважаемых им сценаристов.
Творческий процесс нуждался в определенного рода камерности, поэтому на сутки я вывез на машине его жену Таню с сыном Женей к бабушке, и мы приступили к работе. Сын Женя, с возрастом ставший внешней копией отца, сподобился вырасти в известного артиста, взяв себе в качестве имени псевдоним Оскар и девичью мамину фамилию Кучера.
Заявку мы состряпали на удивление быстро, вечер только начинался, сидя за столом, мы недоуменно пялились друг на друга: то ли расставаться, то ли что-то придумать… И, естественно, придумалось с двумя приглашенными в гости актрисами из начинающих…
Утром Саша поспешил на студию, где начинал съемки фильма «Батальоны просят огня».
— Может, меня снимешь? — вопросил я его при выходе из подъезда. — Все равно сейчас полоса простоя, хоть развеюсь у тебя под софитами, полицедействую…
— А кого ты у меня сыграешь? — развел он руки. — У меня же — ребята, уходящие на войну, двадцатилетние, хрупкие, с тонкими шеями… А ты уже старый… Тебе за тридцать…
