Владимир Кравченко - Через три океана
Не имея ни фотографических пластинок, ни досуга, чтобы заниматься фотографированием и проявлением снимков, я, отыскав металлический или костный осколок, перелом, наскоро набрасывал схему от руки, прекращая на это время действие аппарата, потом снова пускал его в ход и проверял верность рисунка. Между прочим, этот опыт широкого применения аппарата Рентгена на военном корабле после боя явился первым. Исследовано было более 40 раненых. За все время я наблюдал только один случай обморока, и это было во время исследования Рентгеном. Дальномерщик Михайлов, самый веселый больной, тяжело раненный, имевший десять ран, открытый оскольчатый перелом костей левого предплечья, во время самых мучительных перевязок вечно шутивший над собой и смешивший до упаду других, вдруг не выдержал. Стальные нервы его, наконец, дрогнули под влиянием этой темноты, таинственности, странного мерцающего зеленого света и вида костей собственного скелета на экране. Вот уж никак не ожидал я этого от Михайлова. Где-то он теперь? Так ли шутит и балагурит по-прежнему, или бедному калеке теперь уже не до шуток?
* * *
Сегодня "Аврора" готовится хоронить своего командира, тело которого, вследствие наступления тропической жары, сохранить не удалось. В 11 часов высвистали всех наверх. Крейсер замедлил ход. После краткой литии тяжелый деревянный ящик-гроб был поднят на лебедке и с правой стороны шканцев опущен в воды Южно-Китайского моря в 15° северной широты и 119° 15' восточной долготы. Были отданы последние воинские почести - семь выстрелов. Покойный командир отдал морю 40 лет своей жизни, но это не превратило его в грубого морского волка, а оставило тем же корректным, изящным джентльменом в полном смысле этого слова, под наружным вежливым мягким обхождением которого скрывалась железная сила воли. Он всегда считался лихим командиром, и я его помню еще на парусном крейсере "Воин" {На самом деле учебный парусный корабль (Ред.).} в кадетском отряде, когда он всегда так лихо полным ходом вплотную резал корму адмиралу. Он очень любил природу, прекрасно знал естественные науки, море любил, как немногие, учил молодежь понимать его красоту и любовался закатом, как истый художник.
Командир вел подробный дневник, многие страницы которого мне были известны. С обычным юмором, насмешливо, но безобидно он талантливым пером описывал разные стороны нашего необычайного путешествия. Евгений Романович относился к числу тех лиц, которые совершенно не обольщались никакими иллюзиями насчет исхода нашего предприятия, и на войну шел лишь для того, чтобы исполнить свой долг. В Корейском проливе после длинного пройденного пути всего каких-нибудь 600 миль отделяли его от Владивостока, где на одном из боевых крейсеров находился бравый молодой лейтенант, его сын, которого он так жаждал увидеть.[91] Но не суждено им было свидеться. Он умер славной, завидной для каждого моряка смертью и погребен в море, которое так любил. Аврорцы не забудут своего командира.
Собравшись в кают-компании, мы делились воспоминаниями о Евгении Романовиче, как вдруг сверху принесли известие, что по беспроволочному телеграфу переговариваются неизвестно чьи военные суда. Кто бы это мог быть? Скоро по палубам загремела боевая тревога. Я выскочил на верхний мостик. Мы в это время проходили траверз мыса Сан-Фернандо[92], милях в семи от него. Впереди и мористее нас открылось пять дымов военных судов, следовавших в кильватерной колонне. Никто не сомневался в том, что это японцы. Зная по прежним примерам их манеру преследовать до нейтральных портов, мы были убеждены, что видим своих старых знакомцев - Дева или Уриу. Нас по дороге встречали иностранные суда, дали им знать. Мудреного нет ничего.
До Манилы оставалось еще 100 миль, часов 7-8 ходу. Угля на "Олеге" и на "Жемчуге" совсем не было. Шли единственно в расчете на тихую погоду и малый ход. Давать полный ход, маневрировать мы не могли. На правом борту у нас, как известно, было порядочно подбито орудий, выбыло много комендоров и орудийной прислуги. Тем не менее, по тревоге мы тотчас же приготовились вступить в бой. Выбывших заменили запасные номера, согласно новому боевому расписанию, заранее составленному. Много раненых вернулось в строй. Конечно, все раненые офицеры (за исключением мичмана Яковлева) стали на свои посты. Небольсину помогли взобраться на мостик его ординарцы. Я спустился на перевязочный пункт, приказал прекратить перевязки, очистить стол, убрать раненых и приготовить пункт по-боевому. На крейсере царили полная тишина и спокойствие. "Аврора" тем же ходом продолжала идти вперед на сближение с неприятелем, готовясь принять окончательный решающий бой. Неприятельские суда тоже, видимо, держали курс на нас, сближались. Орудия уже были наведены; каждую минуту ожидался сигнал "Открыть огонь"...
Вместо этого раздался отбой. Это оказалась американская эскадра из двух броненосцев и трех крейсеров: "Орегон", "Висконсин", "Цинциннати", "Рэлей" и "Огайо" - под флагом контр-адмирала Трэна. Пожалуй, нас это разочаровало. По воодушевленным, полным решимости лицам наших славных аврорцев без слов можно было судить, что дешево жизнь свою они врагу не отдадут, что все в одинаковой степени горят желанием докончить счеты с врагом и отомстить за павших товарищей. Вместо боевых залпов нам пришлось обменяться салютом в 15 выстрелов, причем, за неимением холостых, мы стреляли в воду боевыми снарядами. Американская эскадра, разойдясь на контркурсе, легла на обратный курс и последовала за нашим отрядом.
* * *
Вот и знакомая Манильская бухта, Коррехидорские острова. Четыре года тому назад я входил сюда на эскадренном броненосце "Сисой Великий" под флагом контр-адмирала Григория Павловича Чухнина, входил с совсем иными ощущениями.
В 7 ч 45 мин, после 21-дневного пребывания в море, раздался сигнал, который показался нам самым лучшим, какой только может быть: "Всех наверх!" - "На якорь становиться!" - "Отдать якорь!". Трр... - загремел из клюза, сверкая искрами во все стороны, тяжелый якорный канат. Эскадра стала на якорь. Одновременно с нами рядом расположились и американские суда. У "Олега" угля осталось... 10 тонн! За время пути "Аврора" похоронила пятерых матросов, умерших от ран, "Олег" - двоих, "Жемчуг" - одного. Иллюминаторы, полупортики, люки широко раскрыты. С берега тянет пряными ароматами. Горит полное электричество. Чуть ли не в Либаве зажигали мы его последний раз, но теперь нам незачем и не от кого скрываться. Боже мой, да, ведь, мы живы... и как хороша жизнь! Что-то такое оттаивает на сердце, и слезы готовы подступить к глазам.
Глава LXXIII.
Манила
Тотчас же по постановке на якорь на берег был послан старший флаг-офицер лейтенант Ден, для отправления телеграмм Государю Императору и управляющему Морским министерством и для отыскания русского консула. На "Аврору" прибыл флаг-капитан начальника американской эскадры, которому и были сообщены причина и цель прихода отряда в Манилу.
