Ваан Тотовенц - Жизнь на старой римской дороге
Чем больше сплетничали о ней, тем глубже становились в ней чувства любви и признательности к Торику, к этому грубоватому и неотесанному парню с такой прекрасной, чистой душой.
— Торик, душа моя, — говорила Анжела, — я ради тебя на все пойду. Ты ведь меня спас от гибели.
Она обнимала Торика, и ее голубые ласковые глаза наполнялись слезами.
— Ты забудь о своем прошлом, — говорил ей Торик и гладил ее золотые волосы огрубевшими пальцами, знавшими в жизни одну тяжелую работу. Торик каждый день приносил жене подарки, порой самые незначительные, но всегда говорящие о его внимании, клал их перед женой и говорил:
— Это я принес тебе, мой ягненок, ешь.
Торик не был красноречив, говорить комплиментов не умел, кроме «ангел мой» или «ягненок мой», он не мог придумать ничего, что выражало бы его любовь, но Анжела чувствовала в этих простых словах необычайную теплоту и ласку. Наконец время само заткнуло глотку сплетникам. Трудолюбие, домовитость Анжелы постепенно расположили к ней людей.
— Видели вы, как проститутка стала порядочной женой? — удивлялись соседи.
А какая-нибудь свекровь кричала на свою зазевавшуюся невестку:
— Горе ты мое, погляди на невестку Турвантан, ты ей и в подметки не годишься.
Со временем и у Турвантан изменилось отношение к невестке, сначала она жалела оклеветанную девушку, а потом на смену жалости пришла настоящая материнская любовь.
Как-то Турвантан вошла в кухню, когда Анжела стирала носки Торика. Она взяла мыльные руки невестки в свои, прижала ее к себе и заплакала. Анжела поняла, почему она плачет, и почувствовала, что эти слезы облегчали ее душу.
— Невестушка моя, хорошая моя, нет на свете второй такой, как ты, а я, старая, так виновата перед тобой, доченька, — сквозь слезы говорила Турвантан.
Анжела ничего не отвечала, она крепко прижалась к свекрови, и обе женщины расплакались.
Торик, узнав о примирении, страшно обрадовался.
— Какие у меня вы хорошие, тетушка и жена. Лучше вас нет никого на белом свете.
Торик веселился, прыгал от радости и обнимал то жену, то тетушку Турвантан.
На следующее утро Турвантан сказала сыну:
— Сегодня я поведу мою невестку в баню.
От неожиданности Торик оторопел, он пристально посмотрел на тетку и сказал:
— Как хочешь, тетушка Турвантан.
Когда в бане Анжела разделась, все как зачарованные смотрели на нее, тело ее, ослепительной белизны, словно излучало свет, а красота ведь не имеет врагов. Одна из женщин прошептала на ухо соседке:
— Пусть она и проститутка, но какая же красивая, разве ее сравнишь с нами, тьфу.
Турвантан Коро своими руками распустила золотистые волосы Анжелы, которые тут же скрыли ее белую грудь, казалось, само солнце заключило ее в свои объятия. Турвантан, заметив всеобщее восхищение, незаметно ущипнула невестку.
— Тетушка Турвантан, почему вы ущипнули меня? — спросила она после.
— Чтоб не сглазили доченька, — лукаво ответила Турвантан. Анжела улыбнулась.
А Торик, проводив жену и тетку, направился на базарную площадь, подошел к знакомому извозчику и спросил его:
— Ты знаешь мою тетю Турвантан?
— А кто ее не знает?
— Ну вот что, поезжай-ка к бане Аджи Турсуна и останови свой фаэтон у самых дверей бани. Как только оттуда выйдут моя жена и тетя Турвантан, отвезешь их домой, а я с тобой рассчитаюсь после. Не обижу.
Извозчик натянул вожжи.
Все, кто выходил из бани, видели, как Турвантан и Анжела рассаживались в фаэтоне. Какая-то завистница, две дочери которой засиделись дома, бросила им вслед злое проклятье. Лицо Турвантан под черной вуалью исказилось от злости. Но она сидела в фаэтоне с гордо поднятой головой, ей очень хотелось, чтобы весь город видел, как она с невесткой в фаэтоне возвращается из бани домой.
Торик уже вернулся с рынка и ждал их возвращения. Он купил на базаре жареную курицу, зелень и новое платье для Анжелы. В первый раз в жизни он сам подогрел чай. Когда Турвантан и Анжела вышли из фаэтона, впервые подкатившего к их домику, им навстречу вышел Торик. Заплатив извозчику, он гордо посмотрел в обе стороны улицы.
Войдя в дом, Торик увидел Анжелу с еще мокрыми волосами и раскрасневшимися от горячей воды щеками. Он поднял жену на руки, посадил на плечо и долго так носил по комнате.
Сложив руки на груди, Турвантан с умиленьем смотрела на них.
— Ах, увидел бы вас Григор-ага, — сказала она.
— И мама моя обрадовалась бы как, — счастливо прошептал Торик.
Турвантан неожиданно расплакалась, вспомнив свою бедную сестру, на могиле которой густо цвел тутовник.
Дни летели за днями.
Для Торика и Анжелы они были полны радости и счастья.
Дочь фабриканта, за которую хотела сватать сына Турвантан, вскоре умерла от горя, замученная пьяным и грубым мужем. Когда гроб с ее телом несли по улице, Торик спросил тетушку:
— Кого это хоронят?
— Дочь фабриканта, — ответила Турвантан Коро.
— Жалко ее, — тихо прошептал Торик и отошел от окна.
— Если бы они выдали ее за тебя…
— Нет, — отрезал Торик, — хорошо, что отказали.
* * *Каждое утро, перед тем как идти в мастерскую, Тории просил Турвантан:
— Тетушка Турик, не давай моему ягненку поднимать ничего тяжелого, хорошо?
— Будь спокоен, дорогой, не разрешу.
Анжела, сидя в середине июля в своем маленьком садике возле голубых цветов, которые она сама посадила, шила маленькие рубашонки для своего будущего малыша, который шевелился уже у нее под сердцем, и улыбалась голубыми глазами. Жизнь для нее была полна аромата цветов.
А Макинцян
Ваан Тотовенц
Имя талантливого армянского писателя Ваана Тотовенца мало известно русскому читателю. Между тем его творчество, представляющее своеобразный сплав культуры западной Армении, уроженцем которой он был, и восточной, гражданином которой стал после установления Советской власти, — явление значительное в армянской литературе.
«Душа моя запела, словно светлое, чистое, ясное утро», — писал Тотовенц в 1920 году в Париже, когда до него дошла весть о победе Советской власти в Армении.
В 1922 году писатель возвращается на родину и активно включается в строительство новой, социалистической культуры.
Безоговорочное приятие социалистической родины не было чем-то неожиданным для Тотовенца, а явилось следствием демократической направленности его творчества, постоянного внимания ко всяким проявлениям социальной несправедливости и критического отношения к капиталистическому миропорядку.
