Н. Щербинин - Подвиг пермских чекистов
Застолье уже продолжалось больше часа. Пожилой официант быстро убирал пустые блюда и графины, а его молодой коллега с той же быстротою ставил на стол новые закуски и вина. Гости никак не могли оторваться от прекрасных маринадов и солений, и потому все не утихал перезвон бокалов. Становилось душно. Над головами плыли клубы табачного дыма.
Ашенбреннер с аппетитом выпил водки, съел салат из свежих огурцов и помидоров, редкостных в апреле. Сидевший рядом Кожевников предложил хорошую папиросу, щелкнул зажигалкой. Хотелось тишины, чтобы осмыслить этот уходящий день, самому себе ответить на важные вопросы. Ведь если подходить формально, то он, Генрих Ашенбреннер, главная персона среди присутствующих здесь соотечественников. Как-никак, один из атташе посольства, полковник. Почему же это его не греет? Почему хочется ему быть незаметнее? Не потому ли, что приставили «консультанта»? Как все сложно и противоречиво! И как неотвратима власть тех сил, которые решили его сломить перед отъездом в этот далекий город. Как-то теперь сложится жизнь? Если начнется война...
Он встретился взглядом с «консультантом», уловил молнии в его глазах и, взяв в руки бокал, сам поднялся. Все притихли, как приличествует в ожидании тоста, а Ашенбреннер, помедлив самую малость, неожиданно воскликнул:
— Prosit!
— На здоровье! — эхом откликнулся переводчик.
Теперь Ашенбреннер избегал взгляда «консультанта».
Как нередко бывает в застолье, Кожевников, не произнесший и десятка слов, вдруг оказался в центре внимания. Привлекло его имя.
— Русский Герман? Немецкий Герман! — выкрикивал один из гостей. — Кто есть кто?
«Консультант» учтиво наклонился в сторону Германа Васильевича:
— Не из немцев?
— Должен огорчить: из русских, — ответил директор.
Заводские рассмеялись и даже два-три раза хлопнули в ладоши.
Наполнив свой бокал, «консультант» поднялся с места, каким-то офицерским жестом оправил на себе пиджак:
— Господа, в этот прощальный час хочется со всей искренностью сказать: мы не жалеем, что отправились в такой далекий путь. Скажу больше: мы довольны встречей с вами, нас порадовало все то, что вы откровенно нам показали. Предлагаю этот тост за здоровье нашего дорогого фюрера и верного друга России Адольфа Гитлера! Хайль!
Четверо из делегации, носившие значки со свастикой, в один голос рявкнули «хайль». В этот самый миг погасла люстра, и все погрузилось в темноту. Тост был сорван.
Когда через минуту снова засияли лампы, официанты внесли на огромном блюде жареного поросенка. Внимание было переключено. Снова послышался перезвон бокалов.
«Как теперь сложится жизнь? — ухватился за прерванную мысль Ашенбреннер. — В Берлин пойдет донесение, меня отзовут, а там... Правда, если начнется война, им будет не до того. Хоть бы началась война! А может, выкинуть сейчас что-нибудь такое, что бы изумило «консультанта»... Но что? Что?»
Он почувствовал внезапно, как что-то больно уперлось ему в бок, увидев палку «консультанта», поднял глаза на него самого и, следуя за его взглядом, заметил, что Кожевников выбирается из-за стола. Ашенбреннер тоже поднялся со своего места и попросил у директора завода папиросу.
— Я как раз за папиросами, — виновато ответил Кожевников, — к себе в кабинет, сейчас вернусь.
Он отворил дверь и вышел в коридор. Тут же за ним вышел Ашенбреннер.
Делать было нечего, Кожевников ключом открыл свой кабинет, у порога нашарил выключатель и пропустил вперед гостя. Не предлагая ему сесть, он достал из шкафа новую пачку папирос, что-то походя переставил на письменном столе и вдруг сообразил, что не видит новый телефонный справочник, городской, вышедший из печати только на днях.
От Ашенбреннера не ускользнуло замешательство Кожевникова, и он, как бы подчеркивая свое спокойствие, заложил руки за спину. И выдал себя. Левый карман пиджака сразу принял форму выпуклого прямоугольника.
— Прошу, — жестом пригласил Кожевников к дверям Ашенбреннера.
Часа полтора еще длилось застолье. Немцы пили и ели с такой старательностью, словно получали за это сдельную оплату. Заводские не удивлялись, они знали, что в Германии введена карточная система; даже их гостям, занимавшим у себя дома определенное положение, видимо, пришлось познакомиться с жесткими ограничениями. Что ж, пусть едят, не жалко! Ведь не тот друг, кому кусок даешь, а тот, кого второй раз накормишь.
«Консультант» встал и остальные немцы встали. Переводчик пригласил их следовать за ним, к подъезду заводоуправления, куда уже подали автомобили, чтобы отправляться на вокзал.
На перроне не было ни приветственных речей, ни цветов.
Поезд ушел по расписанию.
Проводив последнюю машину, Кожевников поднялся к себе в кабинет, включил верхний свет, сел к столу.
Осторожно постучав в дверь, вошла уборщица, протянула ему телефонный справочник — в банкетном зале нашла, на полу.
Кожевников взял справочник, машинально раскрыл его, затем закрыл, положил перед собою. «Выронил он его с пьяных глаз или нарочно бросил? Теперь это уже никогда не узнать».
Было около полуночи. Кожевников по телефону связался с Гусаровым. Несмотря на поздний час, первый секретарь обкома был на месте.
— Ну, как? — спросил он у директора завода.
— Нормально, — ответил Герман Васильевич.
— Завтра побеседуем, — по-деловому сказал Николай Иванович. — Пища для размышлений есть? Это хорошо, что есть. С «двухрядной звездой» просматривается сдвиг, так что предстоит очень много работы. Устал, говоришь? Не имеешь права, коммунист Кожевников, дорогой мой товарищ. Ну, тороплюсь, до завтра!
Герман Васильевич положил трубку, расслабился в кресле, прикрыл глаза. Напряжение дня ушло, и сразу услышал он могучие гулы испытательной станции. Живет завод, работает! Теперь уже не за горами тот день, когда во весь голос заговорят о «двухрядной звезде», пройдут ее государственные испытания и, наконец-то, заводской коллектив «распечатает» серию. Большое будущее у этого двигателя! Ему жить, работать, воевать...
Архипов вышел из управления глубокой ночью. Он пересек трамвайную линию, остановился и вдруг решил, что пойдет домой не привычным кратчайшим путем, а вкруговую, по центральным улицам. Было прохладно. Напористый ветер из-за Камы забирался под шинель, заставлял ускорить шаг.
Улица Ленина в этот час была безлюдна. Город спал крепким предутренним сном. Еще не скоро прогромыхает первый трамвай, не скоро начнут развозить свежую выпечку по хлебным лавкам. Пусть себе спит город. И ему тоже хочется спать. Очень хочется спать...
