Лев Гумилевский - Зинин
Поводы для столкновений возникали постоянно.
По предложению Зинина и Бутлерова Академия наук присудила Ломоносовскую премию в 1870 году известным химикам А. Н. Энгельгардту и Н. А. Лачинову за исследование креозолов и нитросоединений.
Прежде чем присужденная премия была выдана, Энгельгардт подвергся аресту, заключению в Петропавловскую крепость и высылке затем в свое имение за революционную деятельность. Непременный секретарь академик Веселовский, игравший в академии главную роль, предложил отменить присуждение премии.
— Мы — храм чистой науки, — проповедовал он, — мы должны стоять в стороне от политики!
— Это довод не научный! — отвечал Бутлеров.
— Да неужели же Энгельгардт в самом деле заслуживает премии? — с злобной язвительностью спросил Веселовский.
— Я имею привычку руководствоваться в своих мнениях и поступках искренним убеждением, — отвечал непокорный адъюнкт.
Не раз в жизни приходилось Бутлерову сталкиваться во мнениях с учеными-собратьями, не раз из-за таких столкновений он вставал в резкие отношения с некоторыми из них. Но никогда еще и никто не сомневался в чистоте и искренности его намерений и побуждений.
— Для этих господ искренность убеждения, чистота намерений гроша медного не стоят, — говорил Николай Николаевич в ответ на возмущение Бутлерова после столкновения с Веселовским. — А вот возьмите-ка, друг мой, устав академии, проштудируйте его, да на него в таких случаях и ссылайтесь!
Устав гласил, что «Академия наук есть первенствующее ученое сословие в Российской империи», что «академии надлежит обращать труды свои непосредственно в пользу России», что «академии предоставляется право избрания на открывающиеся места академиков и адъюнктов»; причем «при равных достоинствах ученый русский предпочитается иноземцу».
То, что Зинин, а теперь и Бутлеров увидели в академии, не соответствовало благим намерениям авторов устава. Вакантные места в академии существовали, а оставались незамещенными, хотя русских ученых, имевших все права на избрание, было немало. Такое положение дела было тем более странным, что устав давал академии право избирать в свой состав отличных ученых «хотя бы и не было вакансий».
Непризнание русских ученых «первенствующим ученым сословием России» подтвердилось вскоре скандальным фактом с присуждением премии К. М. Бэра дерптскому ботанику Эдмунду Руссову.
Комиссия, присуждавшая премию, предпочла сочинение, написанное на немецком языке, работе И. И. Мечникова, написанной по-русски. Ботаник Н. И. Железнов и физиолог Ф. В. Овсянников сильно протестовали против такого решения большинства, считая более достойной премии работу Мечникова.
Бутлеров и Зинин не могли судить о работах не по их специальности. Возмутило их другое — обращение членов комиссии Брандта, Шренка, Штрауха и Максимовича к берлинскому профессору Брауну с просьбой дать разбор сочинения Руссова. Поэтому они присоединились к протесту Железнова и Овсянникова.
— Обращение за мнениями к иностранным ученым, если есть не менее заслуженные свои, мы считаем оскорблением и унижением российского первенствующего ученого сословия!
Протест русских академиков не был принят во внимание. Тогда последовал протест всей русской научной общественности. Письмом в газету «Голос» крупный ботаник и ректор Петербургского университета А. Н. Бекетов указывал, что посылка сочинений на рецензирование за границу есть «действие, оскорбительное для русских ученых», и называл ряд русских имен, игнорирование которых «более чем странно». Вслед за тем появились письма Мечникова, А. О. Ковалевского. Вопрос из стен академии вышел на страницы газет.
Академическое большинство выступило в лице Максимовича в защиту решения комиссии, а Веселовский в очень резкой форме обратился к Железнову и Овсянникову с выговором.
— Не только за самого себя, но и за непременного секретаря я был рад, что допущенная им резкость касалась не меня! — говорил Бутлеров Николаю Николаевичу, рассказывая о происшедшем.
Открытость, прямота и принципиальность, с которыми действовал Бутлеров в академии, отстаивая дело русской науки, привлекали к нему симпатии передовых кругов. Но та же открытость, прямота и принципиальность, с которыми неоднократно выступал Александр Михайлович по вопросам так называемого «медиумизма», принесли ему горькую и незаслуженную славу спирита: медиумами в те времена назывались люди, которые якобы общались с «духами» умерших и говорили от их имени.
Статьи и отдельные высказывания Бутлерова о медиумах и медиумизме вызывали между друзьями ожесточенные дискуссии и вот-вот грозили непривлекательным концом их дружеским отношениям.
Глава семнадцатая
Платон мне друг, но истина дороже
Да, кому дорога истина вообще, то есть не только в настоящем, но и в будущем, тот не станет нагло ругаться над мыслью, проникшей в общество, какой бы странной она ему ни казалась.
СеченовСоздатель теории химического строения, Александр Михайлович Бутлеров обладал великой способностью предвидеть развитие своей науки далеко вперед. В то время как его современники твердо верили в индивидуальность элементов, в неделимость атома, в постоянство атомных весов, Бутлеров считал, что атомы неделимы не по своей природе, а неделимы только известными в его время средствами; что большая часть известных тогда элементов является сложными телами и «алхимики, стремясь превращать одни металлы в другие, преследовали цели не столь химерические, как это часто думают». Чтобы доказать существование атомов с разными весами у одного и того же элемента, Бутлеров готовился к опытам по сравнительному определению весов красного и желтого фосфора.
Людей, предвосхищающих будущее своей науки, называют гениальными, и Николай Николаевич никогда не переставал восхищаться широкими обобщениями своего ученика и его проникновением в химическое строение вещества.
— Как можно с вашим умом, с вашей смелостью мысли заниматься такими глупостями, как медиумизм, спиритизм и прочая чепуха? — с гневом допрашивал Бутлерова Николай Николаевич уже при появлении первых его статей. — Как это уживается в одной голове — устройство молекул и спиритизм?
— Охотно признаюсь, — отвечал Александр Михайлович[2], — что не отдельно, не независимо, одним размышлением, а именно вследствие знакомства с медиумическими явлениями я был неотразимо приведен к тем идеям и воззрениям, которыми руководился в науке.
