Пьер Клостерман - Большое шоу. Вторая мировая глазами французского летчика
Каскад горящих осколков двух сплетенных самолетов медленно рассеивался и упал в лесу Меттингема. Ночь поглотила эту сцену за несколько секунд.
Ошеломленный, охваченный паникой, я на мгновение потерял весь контроль над своим самолетом и в нескольких футах от земли безрассудно пошел зигзагом.
— Осторожно, Пьер, зенитная артиллерия!
Боже! Я летел над серыми полосками и изрытыми оспинами с воронками, обрамленными зданиями в руинах; в свете трассирующих снарядов я мог видеть людей, бегающих по кругу по двое и по трое, и «длинноносых» «фокке-вульфов», чьи двигатели работали вхолостую.
Это был Рейн. Я случайно натолкнулся прямо на оборонительные сооружения зенитной артиллерии. Ночью вокруг меня плелась непроницаемая светящаяся паутина. Раскаленные добела угли катились ко мне, под облаками гневно вспыхивали молнии, проходили через деревья, вокруг крыльев. Я отчаянно широко открыл дроссель и поднялся вверх, вися на винте.
Вдруг два жгучих хлопка — бах! бах! — шрапнель пронзительно засвистела сквозь алюминиевую обшивку. Зловоние расплавленного металла, горелой резины и кордита. Меня тошнило от страха. В голове пронеслась мысль — вот оно! Это конец! Вот на что это похоже.
Я чувствовал, как кровь текла из моей правой ноги. Пальцы ног слиплись в вязкой грязи. Самолет начал вибрировать, тряся меня, опрокидывая искусственный горизонт. В наушниках не было дружеских голосов — мое радио уже не было спасательным кругом для тонущего человека, это была смесь треска и свиста. Я сильно прикусил язык. Постепенно собрался с мыслями.
Уменьшил дроссель, и вибрация уменьшилась. Хвост самолета, должно быть, задело снарядом. Ледяной ветер, свистящий в кабине, наконец оживил меня. Все было спокойно. Поднялась луна и катилась по голландскому ландшафту, иногда погружаясь в облака. Я должен быстро идти домой ощутить землю под ногами, увидеть лица друзей.
Я полетел на большой пожар вдоль Рейна. Следовал курсом канала Твенте, с большим усилием набирая высоту. В течение десяти минут концентрировался на своих приборах. Они, казалось, вышли из строя. Мои верные помощники — высотометр, указатель поворота и крена, манометр и термометр — оказались бесполезными из-за разбитых циферблатов.
Ниджмеген и его новый висячий мост. Рейн схватил последний отсвет арнхемского пожара и, казалось, запекся от крови. Я попробовал настроиться на длину волны, вызвал Кенвея и Дезмонда — ответа не последовало. С моей вышедшей из строя схемой, без радио, опознавательных огней меня, очевидно, ожидала перспектива быть сбитым собственной зенитной артиллерией. Я инстинктивно проверил ремни своего парашюта. Пролетел Мёз и в Геннепе нашел железнодорожную линию, ведущую в Фолькель.
Аэродром был в темноте и основная взлетно-посадочная полоса едва различима. Иисус! Почему они не осветят взлетно-посадочную полосу? Разве не могут эти идиоты из управления полетами расслышать звук двигателя «сабре»? Я все же пикировал над контрольно-диспетчерским пунктом и покачал крыльями. Черт, определенно эти типы из зенитной артиллерии не могут распознать очертания «темпеста»!
Вдруг, словно новогодняя елка, Фолькель осветился. Наконец-то! Я снова прошел через поле, покачивая крыльями, чтобы сообщить о своих проблемах. Я увидел фары и прожектор на машине «Скорой помощи».
Я собирался сесть на «брюхо», но не мог собраться из-за своей раненой ноги, и, кроме того, левый ходовой ролик моего капота был согнут куском снаряда. Я потянул на себя рычаг, чтобы исправить положение, но ничего не вышло. Боль теперь перешла на бедро, я уже не чувствовал панель руля направления. Я очень устал. Начал свой спуск механически — быстро в 45°. Самолет реагировал слабо. Чтобы посадить его, я собрал всю оставшуюся силу. Вдруг страх, голый страх схватил меня за горло. Мне надо было перебороть видение Алекса и его горящего вещевого мешка на этой же взлетно-посадочной полосе — выключить радио и выровняться между двумя рядами световых сигналов. Во что бы то ни стало я должен успокоиться! Комок в горле грозил задушить меня… осторожно… эта тварь не должна заглохнуть… световые сигналы прошли с обеих сторон… я осторожно попытался посадить ее… еще немного… увидел первый из восьми красных огней, показывающих конец взлетно-посадочной полосы.
Сейчас или никогда! Я протаранил нос, чтобы поднять хвост, и умышленно воткнул одно крыло с элероном, чтобы немного снять шок, — иначе, возможно, я бы перевернулся.
Мой бедняга «темпест», несмотря на его семь тонн, был словно соломинка в гигантских тисках. Первый, невероятный удар… машина подпрыгнула при посадке, отшвырнув меня к противоположной стороне кабины, капот отлетел, крылья смялись, словно папиросная бумага, металлическая обшивка разлетелась в разные стороны. Я скрестил руки у себя на лице. Ужасный скребущий хриплый звук, словно наступил конец света, и удар такой силы, что резко оборвались привязные ремни Саттона Меня с силой швырнуло вперед, лицо влетело в прицельные приспособления… поток красного cвета… вывих челюсти… привкус крови во рту… скрип зубной эмали.
Неожиданная ошеломляющая тишина… струя обжигающего воздуха на лице: в огне вылетел патрон.
В плечо, через ремни парашюта, ударил нож, и неуклюжие пальцы схватили меня за оторванные рукава — «моя нога, осторожно!». Жар съедал мои легкие… чьи-то руки болезненно выдернули меня из разбитой кабины… журчали пенные огнетушители, огонь был всепожирающим. Люди кричали. Меня вытащили на сырую траву и завернули в одеяло. Миллионы ослепляющих красных и зеленых звезд давили мне на глаза под веками. Леденящий воздух заставил меня почувствовать боль. Запах эфира… острая боль в руке… забытье.
Я очнулся снова спустя четыре часа после инъекции морфия. В голове ощущалась пустота и тяжесть, и она ужасно болела. Я попытался говорить, но губы были парализованы. Все мое лицо, кроме одного глаза, было в повязках. Я был в госпитале Айндховена? В ночном свете увидел белые стены, тумбочку, графин и в поддоннике на кусочке марли маленький ржавый металлический предмет.
— Вот вы и проснулись.
Это был доктор Эверальд, который всегда старался говорить по-французски, несмотря на свой ужасный шотландский акцент.
— Ну, в следующий раз попытайся садиться лучше. И я не буду собирать кусочки железа в твоей ноге!
Боже, что с моей ногой! Вдруг… я потрогал ее… это был кусок шрапнели, который я приобрел над Рейном. Я скорее ощущал досаду, чем что-либо еще.
