Георгий Кублицкий - Фритьоф Нансен
Пришло лето, и, потеряв терпение, Нансен взял короткий отпуск. Ненадолго задержавшись в Кристиании, он поспешил в Сёрке. Горный дом ждал его. Дети собрали морошку, наловили форелей. Отец пришел со станции пешком, с рюкзаком за плечами. Ева заметила, что какая-то мысль мучает его. Он вздыхал, уединялся в лес. Наконец пришел в комнату Евы, сел в кресло. Ева молча ждала.
— Что делать, а? — спросил он с какой-то трогательной, непохожей на него беспомощностью. — Ему нужен «Фрам»… Ну да! Для экспедиции к Северному полюсу. Для такой, о какой я говорил в Лондоне.
«Ему» — это Амундсену. Оказывается, Амундсен узнал о его приезде и явился в «Лульхегду», едва он переступил порог. Это ведь уже не прежний робкий штурман, — его звезда поднялась высоко, очень высоко! И разве Амундсен не доказал, что способен на многое, когда на своей крохотной «Йоа» прошел Северо-западным проходом и со славой вернулся в Европу? Но отдать Амундсену «Фрам», который может скоро понадобиться самому…
— Я ответил ему, что подумаю. Не решился сразу сказать тебе…
Ева сидела неподвижно. Опять разлука? Опять неизвестность, опять томительное ожидание…
Фритьоф продолжал. Она ведь знает, что давняя мечта об экспедиции в Антарктику манит его по-прежнему, тут ничего не изменилось. Это настоящее большое дело. После конца лондонской канители можно было бы взяться за подготовку. А теперь Амундсен… Отдать ему «Фрам» — прощай мечта о Южном полюсе. Но можно ли держать корабль для себя год, а то и два, когда Амундсен готов в рейс хоть сегодня, хоть сейчас, полон сил, ничем не связан…
— Ты хочешь сказать, что мы связываем тебя?
Фритьоф запротестовал. Нет, он имел в виду совсем другое, все, вместе взятое. Но Ева снова перебила его. Пусть он не думает о ней, о детях. Она не станет отговаривать. Ей будет трудно без него, очень трудно. Но она привыкла, готова терпеть и дальше.
— Ты такая чуткая, ты всегда все знаешь лучше меня! — горячо и растроганно воскликнул Фритьоф.
Он ушел довольный, а Ева в отчаянии упала в кресло и зарыдала. Сквозь рыдания она слышала хрипловатый голос:
И в первой паре танцевать
Пошла девица Хансен…
Амундсен явился за ответом в «Пульхегду» накануне возвращения Нансена в Лондон. Ева, приехавшая проводить Фритьофа, первой увидела за стеклянной дверью орлиный профиль. Хозяин дома был в башне. Гость присел на стул в гостиной, но тут же вскочил и принялся ходить по ковру. Ответ, которого ждал Амундсен, значил для него слишком много.
Ева поднялась по лестнице в башню.
— Он пришел… — Волнение мешало ей говорить. — Ждет там, внизу…
— А-а! — Фритьоф шагнул к двери.
— Ты решил снова оставить нас?.. — вырвалось вдруг у нее.
Фритьоф остановился, мгновение пристально смотрел на жену, потом сбежал вниз по лестнице. Ева услышала приветствия. Затем наступила пауза.
— Вы получите «Фрам»! — очень громко сказал Фритьоф.
…Нансен снова вернулся в Лондон.
«Я не могу забыть, какой чуткой и доброй ты была, когда мы говорили о „Фраме“… — писал он Еве. — Скоро я закончу здесь все работы, и мы опять будем вместе».
«Тот, кто любит, счастлив, если чем-либо помогает любимому в его труде, — отвечала Ева. — Помни об этом на будущее. Уедешь ты или останешься около меня — я все равно благодарю бога, что мы встретились когда-то. Лучше с тобой и с грустью, чем без грусти с банальным человеком, который ничего не ищет и никуда не стремится».
Потом из Лондона пришло долгожданное письмо:
«Родная, договор будет подписан в ближайшие дня. Моя долгая и тяжелая миссия заканчивается».
Вскоре Фритьоф читал ответ:
«Какое счастье, ты можешь вернуться к рождеству! Как мы ждем тебя! Ты знаешь, болел Коре — у него было воспаление легких. Он читает сейчас твою книгу „На лыжах через Гренландию“. Мальчик так похож на тебя! Я думаю иногда, что все же кое-что сделала в этом мире, вырастив хороших детей, преданных тебе. Не помню, писала ли я, что у меня тоже было воспаление легких. Но теперь все хорошо».
Это письмо Ева писала, лежа в постели. Был холодный ноябрь 1907 года. Она долго боролась с болезнью, но хотела сдаваться, просила ничего не сообщать Фритьофу, чтобы не волновать его. Боясь, что он все же узнает, написала успокоительную фразу: «теперь все хорошо».
б декабря был день рождения Евы. Поздравительная телеграмма из Лондона лежала под подушкой. Ева несколько раз перечитывала ее. Фритьоф писал, что скоро вернется домой и у них будет впереди много счастливых лет.
Когда Лив пришла вечером пожелать спокойной ночи, мать сказала:
— Лив, если со мной что случится, помогай отцу, помогай Коре и маленьким.
Слабыми руками Ева притянула к себе дочь. Лицо больной было белее подушки, ее черты заострились.
Вскоре врач телеграфировал в Лондон: «Положение Евы серьезное, выезжайте немедленно». Но Нансен, которого встревожили первые же известия о затягивающейся болезни жены, был уже в дороге.
…В комнату, где лежала больная, никого не пускали. Там бессменно находился доктор. В гостиной собрались друзья и родные. Сквозь рамы с улицы доносились голоса малышей, игравших в лошадки.
Ева лежала в глубоких подушках, прерывисто и часто дыша. Доктор сидел рядом. Вдруг больная прошептала:
— Бедный, он опоздал…
Это были ее последние слова.
Уже сгустились сумерки, когда дети услышали шаги на крыльце. У отца был дикий и страшный вид. Лив бросилась к нему. Он зарыдал так безнадежно, с таким отчаянием, что у Лив зашлось сердце. Ей показалось: дети потеряли многое, отец — всё.
Долгие недели никто не видел Нансена. Он закрылся в своей башне. Ночами дети испуганно прислушивались к его тяжелым шагам. Они раздавались в опустевшем доме до позднего зимнего рассвета.
Дотом отец неожиданно уехал в горный дом.
Говорили, что в снежную бурю он пошел на лыжах к заросшему темными елями ущелью, куда раньше ходил с Евой. В руках у него видели что-то похожее на погребальную урну; и тут вспомнили, что перед смертью Ева просила отдать ее пепел горным ветрам.
Как все было — никто не знает точно. Фритьоф Нансен никогда, никому и ничего не говорил об этом.
Но в Норвегии нет могилы Евы Нансен…
ДВАДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ
Северный и Южный…
Нансен долго болел. Врачи говорили о подавленном состоянии духа, о последствиях тяжелого душевного потрясения. Пыльные зеленые шторы постоянно закрывали окна башни.
