Юрий Сушко - Клан Чеховых: кумиры Кремля и Рейха
…В Москве, едва отъехали из аэропорта, Паша, водитель разъездной служебной машины, сунул ей свежую «Правду». В глаза бросилось – «Информационное сообщение о Пленуме Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза».
С первых же строк все стало ясно: «…Пленум ЦК КПСС, заслушав и обсудив доклад Президиума ЦК – тов. Маленкова Г.М. о преступных антипартийных и антигосударственных действиях Л.П. Берия, направленных на подрыв Советского государства в интересах иностранного капитала и выразившихся в вероломных попытках поставить Министерство внутренних дел СССР над Правительством и Коммунистической партией Советского Союза, принял решение – вывести Л.П. Берия из состава ЦК КПСС и исключить его из рядов Коммунистической партии Советского Союза как врага Коммунистической партии и советского народа».
Ниже располагалось сообщение «В Президиуме Верховного Совета СССР»: «Ввиду того, что за последнее время вскрыты преступные антигосударственные действия Л.П. Берия, направленные на подрыв Советского государства в интересах иностранного капитала, Президиум Верховного Совета СССР, рассмотрев сообщение Совета Министров СССР по этому вопросу, постановил:
1) Снять Л.П. Берия с поста первого заместителя Председателя Совета Министров СССР и с поста Министра внутренних дел СССР.
2). Дело о преступных действиях Л.П. Берия передать на рассмотрение Верховного Суда СССР».
Москва, МХАТ, 1954 год
– Ольга Леонардовна, позвольте я вас провожу. – Алла Тарасова мягко взяла под руку Книппер-Чехову и неспешно повела ее в ложу. Следом семенили директор театра и стайка администраторов. – Сегодня в честь вашего юбилея, как уславливались, даем «Три сестры». Полагаем, это очень символично… Ведь это ваш спектакль…
– Да-да, – рассеянно кивнула актриса-легенда. – Пожалуй, я сегодня впервые буду смотреть «Три сестры», сидя здесь, в ложе.
– Вы помните наш уговор, Ольга Леонардовна?
– Аллочка, голубушка, я еще не окончательно выжила из ума… Все будет в порядке. Вы, конечно, в роли Маши?
– Конечно. Ну, устраивайтесь поудобнее. Здесь в комнате бутерброды, фрукты, напитки. Наши сейчас подойдут…
Покидая ложу, Тарасова невольно втянула ноздрями божественный аромат духов, которые издавна были неизменным спутником пожилой актрисы: конечно, Коти, «Л’Ориган». Сказочный запах, сочетавший в себе апельсин, фиалку, жасмин, розу и гвоздику с ноткой свежей-свежей травы. Тарасова знала, что перед каждым своим выходом на сцену Ольга Леонардовна в гримерной всегда совершала особый ритуал – садилась перед трюмо, открывала металлическую коробочку-книжку, где на синем бархате покоился заветный флакон от Франсуа Коти, душила волосы и кожу, на глазах перевоплощаясь в своих героинь – Раневскую в любимом «Вишневом саде» или Машу из «Трех сестер»… Алла Константиновна любовалась юбиляршей: ей удивительно шла серебристая седина, такими молодыми оставались глаза, а талия – тонкой…
85-летие Книппер-Чеховой мхатовцы решили отметить по-своему. Нет-нет, не традиционным капустником, не юбилейным концертом, а классическим спектаклем по пьесе Антона Павловича. Но был и сюрприз, о котором никто, кроме режиссера и актеров, до начала представления даже не догадывался.
Когда статная «герцогиня» Ольга Леонардовна величаво, с прямой спиной вошла в ложу, зал уже был полон. Зрители обрушили на актрису шквал аплодисментов. Она взмахнула руками: полноте, овации после спектакля, артистам, вы все забыли, дорогие мои!
«Три сестры» шли своим чередом. И вот наконец третье действие, ключевая сцена. Ольга Леонардовна невольно напряглась, но улыбнулась: «Словно дебютантка перед премьерой!» Во все глаза она смотрела на Вершинина, который уже произнес свою реплику: «Как пожар?»
Так, теперь Соленый: «Говорят, стихает. Нет, мне положительно странно, почему это барону можно, а мне нельзя?» (Вынимает флакон с духами и прыскается.)
Вершинин: «Трам-там-там».
И тут – мертвая пауза. Маша – Алла Тарасова выдерживает, молчит. А из ложи неожиданно для всех звучит известный всем грудной голос Книппер-Чеховой: «Трам-там» Вершинин повторяет: «Трам-там-там?». Ольга Леонардовна вновь отвечает: «Трам-там!» Но уже с совершенно другой интонацией. И этими нелепыми «трам-там» было столько сказано, что зал на мгновение замер, а потом разразился овациями. Зрители аплодировали стоя. Ольга Леонардовна также поднялась со своего императорского кресла-трона и поклонилась публике в знак благодарности.
А что Вершинин? В неукоснительном соответствии чеховским ремаркам вынужденно смеется и приглашает Соленого: «Пойдемте в залу». Тут и Маша – уже Тарасова – легко подхватывает партию и говорит по роли: «Надоело, надоело, надоело… И вот не выходит у меня из головы… Просто возмутительно. Сидит гвоздем в голове, не могу молчать…»
Потом состоялся легкий театральный банкет, звучали поздравления коллег, комплименты – и цветы, цветы, цветы. А старая актриса, глядя на веселящихся молодых коллег, улыбалась и про себя вспоминала, как в свое время строго следовала она чеховским требованиям, в том числе по поводу этих невинно-игривых слов «трам-там-там» – «трам-там»…
Даже из далекой Ниццы он писал: «Опиши мне хоть одну репетицию «Трех сестер». Не нужно ли чего прибавить или убавить? Хорошо ли ты играешь, дуся моя? Ой, смотри! Не делай печального лица ни в одном акте. Сердитое, но не печальное. Люди, которые носят в себе горе и привыкли к нему, только посвистывают и задумываются часто. Так и ты частенько задумывайся на сцене, во время разговоров. Понимаешь?»
Потом, буквально через неделю-другую, из той же Ниццы Антон Павлович вновь все не может унять свое беспокойство по поводу будущей премьеры: «Милая актрисуля, эксплоататорша души моей… Ну как «Три сестры»? Судя по письмам, все вы несете чепуху несусветную. В III акте шум… Почему шум? Шум только вдали, за сценой, глухой шум, смутный, а здесь, на сцене, все утомлены, почти спят… Если испортите III акт, то пьеса пропала, и меня на старости лет ошикают. Тебя Алексеев в своих письмах хвалит… Я хотя и не вижу, но тоже хвалю. Вершинин произносит «трам-трам-там» – в виде вопроса, а ты – в виде ответа с усмешкой… Проговорила «трам-там» – и засмеялась, но не громко, а так, чуть-чуть. Такого лица, как в «Дяде Ване», при этом не надо делать, а моложе и живей. Помни, что ты смешливая, сердитая. Ну, да я на тебя надеюсь, дуся моя, ты хорошая актриса…
Ну, оставайся здорова. Твой старец Антоний».
Перед последней репетицией Ольга Леонардовна прилежно отчитывалась перед своим Автором: «В 3-м акте говорю с сестрами или, как я называю, – каюсь – на сдержанном темпераменте, отрывисто, с паузами, точно трудно ей высказаться, не громко. Только точно выкрикивает – «Эх, глупая ты, Оля! Люблю – такая, значит, судьба моя… etc»… а потом опять не громко, нервно. Сидит все время неподвижно, обхватив колени руками, до закулисного «трам-там». Тут поднимает голову, лицо озаряется, вскакивает нервно, торопливо прощается с сестрами. Я решила, что «трам-там» (у тебя она спрашивает, он отвечает)… она говорит, что любит его и будет принадлежать ему, т. е. признание, которого он долго добивался. Я сижу за письменным столом у самой рампы, лицом в публику и с волнением что-то черчу карандашом. Когда он запел, она взглянула, улыбнулась, отвернулась, т. е. склонила голову и спрашивает – «трам-там?». После его ответа она еще взволновеннее говорит «трам-та-та», и наконец решительно – «трам-там». Если все это сделать с улыбкой, легко, не вышло бы пошло, в виде простого rendez-vous. Ведь до этой ночи их отношения были чистыми, правда? По-моему, все идет теперь хорошо… Твоя Ольга».
