Василий Ардаматский - Ардаматский Василий - Перед штормом
Всё, что мог предпринять Рачковский в столице, он сделал. Так или иначе, он мог считать, что опасность, которую представлял собой Рутенберг, уменьшилась, может быть, даже полностью устранена. Но всё-таки он не знал того, что предпримет сам Рутенберг…
На другой день после казни Гапона Рутенберг приехал в Гельсингфорс и там через эсера Зиновьева передал руководству партии проект заявления для газет о казни. Спустя сутки этот же Зиновьев привёз ему письмо члена ЦК Натансона, в котором Рутенбергу предлагалось немедленно уехать за границу. Что же касается заявления для печати, то не без иронии у него просили разрешения заняться заявлением самому Центральному комитету.
Словно ослепший, шёл он по весенним, ярко освещённым улицам финской столицы, то и дело натыкаясь на прохожих. Собственно, куда он шёл?.. Постепенно к нему приходило сознание безвыходности положения, но он не мог понять, почему с ним так поступают? Он не знал даже, где ему переночевать. Около полуночи добрёл до вокзала и сел там на деревянную скамью. Немного обогрелся, понаблюдал безлюдный ночной вокзал. Вдруг подумал: зацепись сейчас за него полицейский патруль — это может кончиться очень плохо, у него же нет никаких документов. Чувство реальной опасности словно подстегнуло Рутенберга, и он вспомнил, что здесь, в Гельсингфорсе, в районе порта, живёт хорошо знакомый ему эсер, даже его адрес вспомнился.
Он разыскал этот адрес около полуночи. Нажав кнопку звонка у двери, замер в тревоге: а что, если знакомого нет дома?
Но тот был дома и принял его приветливо.
— Мне нужно на недельку скрыться, — сказал ему Рутенберг, ничего не объясняя.
Знакомый ответил, что утром свезёт его на хутор к брату, недалеко от города.
Так и было сделано. Расставаясь уже там, на хуторе, Рутенберг попросил знакомого по возвращении в город зайти в гостиницу, где жил Зиновьев, и сообщить ему, где он находится.
Спустя несколько дней: к Рутенбергу на хутор приехал член боевой организации эсеров Борисенко, которого он давно и хорошо знал. Он привёз устное сообщение от Азефа о том, что Центральный комитет не будет делать каких бы то ни было заявлений по поводу смерти Гапона, так как это было частной его, Рутенберга, инициативой, и, таким образом, он может поступать по своему усмотрению. Кроме того, Борисенко рассказал, что Азеф в ужасном настроении от того, что к уже случившимся неудачам боевиков в России прибавилось новое — получено известие, что в Москве арестован Савинков. При этом Азеф считает, что охранка смогла выйти на Савинкова в результате сношений Рутенберга с Гапоном и нарушения ими конспирации. Рутенберг ошеломлён — по его вине арестован и может быть казнён Савинков, к которому он испытывает большое уважение! Нет! Об этом он не может даже подумать!
— Ты в это веришь? — кричал он Борисенко. Но тот молчал, лицо его оставалось непроницаемым.
Ночью, не дожидаясь рассвета, Рутенберг помчался в Гельсингфорс. Ещё не развеялись сумерки утра, когда он позвонил Азефу и потребовал свидания. Тот ответил холодно и резко:
— Нам с вами говорить не о чем! Всё, что я мог вам сказать, вы уже знаете от Борисенко, — и положил трубку.
Не зная, чем будет платить, Рутенберг снял дешёвенький номер в гостинице и сообщил Зиновьеву, где поселился. На всякий случай…
Он лихорадочно размышлял, что же ему дальше делать, как поступить? Сообщить, как приказано, что казнь Гапона была его частной инициативой, он не мог. В этом случае он должен сообщить и о своих попытках добиться свидания с Рачковским, А он это делал вместе с Гапоном, и это будет значить, что они вместе совершали преступление, за которое казнён Гапон. А он, Рутенберг, что? Оправдан? Кем? Сослаться на партию он не имеет права. Наконец, обвинение его в том, что он содействовал аресту Савинкова, проявив неумелость конспиратора. Отстранить этот ужас от себя ему было тем труднее, что он знал за собой эту беду — плохую конспиративность, имел за это даже замечание от партии два года назад… Но у него не было никаких разговоров с Гапоном о Савинкове — это он знал точно. Выхода из создавшегося положения он не видел, и у него возникла мысль о самоубийстве с оставлением документа о его причинах.
Вдруг утром посыльный от портье гостиницы пригласил его к телефону.
Кое-как одевшись, Рутенберг бегом бросился в холл. Взял трубку и услышал в ней голос… Савинкова:
— Здравствуйте, Пётр! Я только что приехал из Москвы. Всё связанное с вами знаю, и сейчас мы с Иваном Николаевичем приедем к вам.
Они вошли в его номер оживлённые, даже весёлые. Оба его обняли, Савинков поцеловал. Азеф в эту минуту снисходительно улыбался.
— Я считаю, я убеждён, — энергично заговорил Савинков, — что смерть Гапона должна быть объявлена делом партии.
Азеф грузно прошёлся по тесной комнате и сказал:
— Нет, Борис Викторович, в заявлении не должно быть ни слова о партии или о боевой организации.
— Но тогда заявление не будет соответствовать истине! — воскликнул Рутенберг. — Я такое написать не смогу. Если кто-то другой сумеет подготовить такой документ, хотя бы спрятав истину, я его подпишу.
— Попробуйте написать вы, Борис Викторович, — предложил Азеф.
— Попробую, — согласился Савинков.
И они ушли.
Спустя час Савинков вернулся и сказал, что у него заявление не получается, и предложил идти к члену ЦК Натансону.
— Я же не член ЦК, — объяснил он, — и не имею тут решающего голоса.
Пошли к Натансону. Туда же был приглашён и Азеф. Савинков доложил о положении с заявлением. Не дослушав его, Натансон стукнул кулаком по столу:
— Пока я жив, я на это не соглашусь! Моё мнение: ничего о смерти Гапона не публиковать. Оставить это тайной. Мало ли у революции бывает своих тайн! А через год или два, в зависимости от будущих обстоятельств, ЦК сделает заявление.
И вдруг против этого возразил Азеф:
— Откладывать это нельзя, — категорически заявил он. — Или мы сейчас берём на себя это дело, или никогда!
Продолжая не понимать причины спора, Рутенберг спросил:
— Может, кто-то считает, что Гапон погиб невинно?
— Я этого не считаю, — ответил Натансон. — И тебя я считаю единственным, кто имел моральное право вынести ему смертный приговор.
— Но разве не было приговора ЦК об убийстве и Рачковского, и Гапона? Наконец, разве Иван Николаевич не говорил мне, что, если с Рачковским не выйдет, казнить Гапона? — спросил Рутенберг и услышал невероятное:
— Ничего даже похожего я вам не говорил, — заявил Азеф, глядя ему в глаза. — Не было решения ЦК и о двойной акции.
— Но тогда разрешите мне написать всё, как было, в моём личном, так сказать, представлении, — попросил Рутенберг, ошеломлённый вероломством Азефа.
