Александр Ливергант - Киплинг
18 января. Со всего света поступают письма и телеграммы соболезнования. Премьер-министр Стэнли Болдуин говорит по радио о своем кузене. Приходит телеграмма от королевы: «Король и я с болью в сердце узнали, что сегодня утром скончался мистер Киплинг. Мы будем скорбеть о нем не только как о великом национальном поэте, но и как о человеке, который на протяжении многих лет был нашим близким другом. Пожалуйста, примите наши искренние соболезнования».
19 января. Покрытый британским флагом гроб с телом Киплинга доставляют в Голдерс-Грин для кремации. Телеграмма Кэрри от принца Уэльского (в дальнейшем короля Эдуарда VIII): «Прошу вас принять мои глубокие соболезнования в связи со смертью вашего выдающегося мужа».
20 января. Умирает король Георг V.
22 января. Элси и Джордж Бэмбридж забирают урну с прахом Киплинга из часовни в «Миддлсекс хоспитал» и отвозят ее в Вестминстерское аббатство.
23 января. Захоронение урны с прахом Киплинга в Вестминстерском аббатстве в Уголке поэтов. Похороны проходят по высшему разряду. Заупокойную службу читает настоятель Вестминстерского аббатства, который воздает благодарность Всевышнему за то, что Он ниспослал Англии и всему миру пророка «на много поколений вперед». Исполняется «Последнее песнопение». На похоронах присутствуют архиепископ Кентерберийский, премьер-министр, он же кузен покойного Стэнли Болдуин с супругой, министр финансов Невилл Чемберлен с супругой, министр обороны, адмирал флота его величества сэр Роджер Кейс, фельдмаршал Монтгомери, глава кембриджского колледжа Святой Магдалины, издатель «Морнинг пост» Хорэс Гуинн, многолетний литературный агент Киплинга Эндрю Уотт, представители Киплинговского общества во главе с его председателем генерал-майором Лайонел-лом Данстервиллом, представители Авторского общества, Диккенсовского фонда, Английской поэтической ассоциации, масонской ложи, послы Франции, Бразилии, Бельгии, Италии, родственники, близкие друзья — и ни одного видного писателя. Для сравнения скажем, что без малого восемь лет назад, 14 января 1928 года, на похоронах Томаса Гарди здесь же, в Вестминстерском аббатстве, собрался весь цвет английской литературы. Был, между прочим, и Бернард Шоу; высокому Шоу и низкорослому Киплингу нести гроб было неудобно, да и относились они друг к другу не ахти. Киплинг тогда, говорят, поспешно пожал Шоу руку и еще поспешнее отвернулся от него, как от прокаженного; социалисту и империалисту было нечего сказать друг другу…
«Когда Кэрри, Элси и я последовали за урной в Уголок поэтов и остановились на краю разрытой могилы, я вдруг испугался, что Кэрри Киплинг упадет в могилу, — ее качало из стороны в сторону, — вспоминает Джордж Бэмбридж. — Мы с Элси взяли ее под руки с обеих сторон, и вскоре она немного пришла в себя. Служба продолжалась долго… Тысячи людей остались за дверьми аббатства. <…> После службы все присутствующие прошли процессией мимо могилы, распевая „Последнее песнопение“».
На могиле осталось два венка. Один — от соучеников по Юнайтед-Сервисез-колледж, второй — от садовника в «Бейтмензе»: венок садовника был сплетен из листьев любимых деревьев покойного хозяина «Самого собственного дома» — дуба, ясеня и боярышника.
«Это был, без сомнения, — пишет далее Бэмбридж, — величайший из ныне живущих англичан. Он был исключительно прозорлив, великодушен, творения его будут жить вечно».
Едва ли Киплинг в 1936 году был «величайшим из ныне живущих англичан». Свою славу он давно пережил. Не был он и «исключительно прозорлив». Как придерживавшийся правых взглядов литератор, общественный деятель и идеолог, вопреки всему верный империи («прямой, как стрела, путь»), которой в 1936 году оставалось жить немногим больше десяти лет, он не только не был прозорлив, но отличался прискорбно упрямой близорукостью. Что конечно же не мешало ему быть замечательным поэтом и прекрасным прозаиком; относительно вечности его творений Бэмбридж не ошибался. «Книги джунглей», «Ким», «Просто сказки», «Если», «Бремя белого человека», «Последнее песнопение» будут и впрямь жить очень долго. И не только на английском языке.
ПРИЛОЖЕНИЕ I
Приведем девять фрагментов из репортажей Р. Киплинга 1884–1888 годов, печатавшихся в лахорской «Гражданской и военной газете» и в аллахабадском «Пионере» и никогда раньше на русский язык не переводившихся.
Между газетной статьей Киплинга-репортера и рассказом Киплинга-новеллиста, о чем в этой книге не раз говорилось, немало общего. Его рассказ вышел из газетного очерка, да и печатались газетные репортажи и рассказы Киплинга, как правило, в одном и том же номере газеты, на соседних полосах.
Сквозь репортерскую непредвзятость, отстраненность проступает порой едва заметная, нежурналистская ирония. Тем, кто привык считать Киплинга твердокаменным патриотом, убежденным джингоистом, апологетом британского империализма, воспевшим бравого английского солдата и его миссию, стоило бы, прежде всего, обратить внимание на репортаж о занятиях по военному делу, мало отличающихся от тех, на которых в достопамятные советские времена присутствовали мы. А также — на социально-психологический экскурс об англо-индийцах, остроумно и мастеровито стилизованный под путевой очерк путешествующего по Индии англичанина из метрополии. Таких англичан, «пикейных жилетов», мало смыслящих в том, что происходит в Индии, однако преисполненных самомнения и спеси, можно встретить в очень многих рассказах Киплинга; далеко не все соотечественники писателя справлялись с «бременем белого человека».
Патиала, 20 марта 1884 г.
Сегодня, в шесть часов утра лорд Рипон со своим штабом отправился на охоту в Буннархаир, находящийся в шести милях от Патиалы, и вернулся около полудня, подстрелив много зайцев и барсуков; целились и в черную антилопу, но ей удалось скрыться. Леди Рипон супруга не сопровождала и большую часть дня провела в садах Моти-Багх. В настоящее время в стане вице-короля ничего примечательного не происходит, вечером же, о чем я уже телеграфировал, лорд Рипон нанесет ответный визит юному махарадже, после чего во дворце дан будет прием в его честь. Подготовка к приему уже идет полным ходом, и зала, в которой он состоится, заслуживает подробного описания. Представьте себе помещение 70 ярдов в длину и 30 в ширину, буквально набитое люстрами и хрустальными фонтанами белого, красного и зеленого стекла; присовокупите к этому неисчислимое количество зеркал, алебастровых статуй, персидских ковров, расшитый золотом индийский ковер пяти ярдов в ширину и два массивных, отделанных серебром и золотом трона, — и вы получите весьма, впрочем, отдаленное представление о том, что собой представляет зала для приемов. Одни только три хрустальные люстры, как я слышал, обошлись в два с половиной миллиона рупий. Находятся люстры на высоте тридцати футов, и в каждой насчитывается около двух тысяч свечей. Дабы описать и половину чудес сей ослепительной залы, понадобилось бы перо Уолта Уитмена, сего вдохновенного аукциониста вселенной. В дневное время, когда солнечный свет играет в расцвеченных всеми цветами радуги люстрах, в золотом шитье ковров, она мнится не более реальной, чем пещера Аладдина. Каковой же будет она сегодня вечером, когда вспыхнут мириады свечей, а пол разукрасится многоцветными туземными нарядами! <…>
