Екатерина Глаголева - Вашингтон
С ее появлением временное пристанище Вашингтона наконец-то стало домом. Вашингтон даже рапорты принимал в присутствии жены, а когда к нему по утрам являлись офицеры с докладом, Марта угощала их апельсинами и вином. К обеду заказывали мясо — говядину, баранину, жареную свинину; диких гусей и уток, черепах или свежую рыбу, которую Вашингтон особенно любил, сливы, персики, сидр, бренди и ром (но главнокомандующий баловал себя мадерой); лаймы покупали сотнями для защиты от цинги. Обеды теперь тоже проходили в атмосфере уюта и доверительного общения, в узком кругу близких друзей. Вашингтон особенно благоволил хорошенькой, кокетливой и остроумной брюнетке Кэти Грин, которую Нокс считал вертихвосткой, но Марта тоже ее полюбила. (В феврале 1776 года Кэти разрешилась от бремени мальчиком, которому дали имя Джордж Вашингтон Грин. Другие молодые родители, чета Андерсон, назвали своих близнецов Джорджем и Мартой.) Однажды миссис Вашингтон даже удостоилась чести принимать у себя Мёрси Отис Уоррен — писательницу, кропавшую стихи, пьесы и рассказы, — которая специально приехала в Кембридж познакомиться с ней. Даже этот «синий чулок» был очарован сердечностью и теплотой, исходившими от Марты; между дамами завязалась переписка (правда, вместо малограмотной Марты ответы писал ее муж или его секретарь).
Тогда же, в середине декабря, Вашингтону попалось на глаза письмо, присланное еще в конце октября. Его автором была Филлис Уитли — 22-летняя чернокожая рабыня, захваченная в Африке шести лет от роду и купленная бостонским портным Джоном Уитли для своей жены. Хозяева разглядели в негритянской девочке одаренную натуру, дали ей образование и сделали членом семьи. В 1773 году в Лондоне вышел ее поэтический сборник «Стихи на разные темы, относящиеся к религии и морали». Вашингтону она тоже прислала стихи:
Великий вождь! Добром вооружись,
Во всех делах на Бога положись.
Чертог, корона, золоченый трон
Навек твоими будут, Вашингтон!
Вряд ли эти стихи повлияли на перемену отношения Вашингтона к неграм; скорее всего, у него не оставалось иного выхода. В письме Хэнкоку он заявил, что не возражает против службы в Континентальной армии чернокожих солдат, которые иначе могли бы примкнуть к правительственным войскам. К тому же он был вынужден признать, что в качестве солдат они вполне на уровне. Две недели спустя Конгресс разрешил вербовать чернокожих.
На Рождество 1775 года землю сковал мороз до 20 градусов, а сугробы достигали фута в высоту. Часовых приходилось менять каждый час. Все деревья в окрестностях лагеря были вырублены, все заборы сожжены, и еду приходилось есть сырой. (В Бостоне дела обстояли не лучше: даже «дерево свободы» — старый вяз на углу улиц Эссекс и Оранж — спилили на дрова; вышло 1792 кубических фута. Генерал Хоу распорядился разобрать Старую Северную церковь — она пошла на топливо вместе со старыми сараями и остовами кораблей.) Солдаты массово сбегали домой, строить укрепления было некому.
К войскам, выстроенным в каре, обратился генерал Ли: «Люди, я не знаю, как вас называть, вы самые худшие из всех существ», — и понес их по кочкам… После него выступил Вашингтон в своей обычной сдержанно-торжественной манере и воззвал к чести уроженцев Новой Англии: «Если какое-нибудь несчастье произойдет прежде, чем новая армия войдет в силу, они навлекут не только вечное проклятие на себя как на солдат, но и неизбежное разорение на свою страну и свои семьи».
За два дня до Нового года в порт вошли несколько британских кораблей — по всей видимости, доставивших подкрепление. На следующий день истекал срок контрактов. В американском лагере царили смятение и суматоха.
Тем временем Вашингтон узнал о том, что Арнольд добрался-таки до Квебека, и написал Скайлеру восторженное письмо, восхвалявшее полковника: «Заслуги сего джентльмена настолько велики, что я желаю от всего сердца, чтобы Фортуна сделала его одним из своих любимцев». Он совершенно не сомневался, что Монтгомери и Арнольд захватят Квебек, и даже просил прислать оттуда одеяла, теплые вещи и боеприпасы (от Нокса не было ни слуху ни духу).
В понедельник 1 января 1776 года из Бостона в лагерь патриотов перебросили копии речи короля Георга III на открытии парламента в октябре, доставленные кораблями. Борцы за равенство, мнящие себя такими же британскими подданными, как и жители Англии, объявлялись в ней мятежниками и изменниками, а намек на обращение за помощью к иноземным державам отнимал всякую надежду на примирение или быстрое завершение войны.
Речь короля вызвала всеобщее возмущение, солдаты сжигали эти листки. «Если ничто не может удовлетворить тирана и его дьявольское правительство, — писал Вашингтон Джозефу Риду, — мы полны решимости порвать все связи со столь неправедным и жестоким государством. Вот что бы я сказал им в неприкрытой форме, чтобы слова мои были ясны, как солнце, пылающее в зените».
В то время как старые солдаты сотнями уходили «прямо в пасть к врагу», в Кембридж прибывали новые — 9650 человек, вполовину меньше того количества, на которое рассчитывал Конгресс. В общем приказе по армии Вашингтон объявил: «Этот день положил начало новой армии, которая во всех смыслах является полностью континентальной… Его превосходительство надеется, что важность великого дела, которое мы начали, произведет сильное впечатление на все умы». Всё, что «дорого и ценно свободным людям», было поставлено на карту. Чтобы вступить в новый год без старых обид, Вашингтон простил всех провинившихся из прежней армии. Под звуки салюта из тринадцати залпов он поднял в честь рождения новой армии новый флаг — из тринадцати красных и белых полос, с британской эмблемой (георгиевский и андреевский кресты) в верхнем левом углу. Британцы в Бостоне поначалу сочли это знаком капитуляции.
СПАСИТЕЛЬ ОТЕЧЕСТВА
В первый день 1776 года британский флот под командованием лорда Данмора семь часов бомбардировал Норфолк, самый густонаселенный и процветающий город Виргинии, обратив его в дымящиеся руины. Это злодеяние уничтожило последние следы англофильства, еще сохранявшиеся у Вашингтона. Он высказал надежду, что бойня в Норфолке сплотит американцев в борьбе «против нации, утратившей всякое понятие о добродетели, равно как и чувства, отличающие цивилизованный народ от дикарей».
Десять дней спустя был опубликован памфлет Томаса Пейна «Здравый смысл», наконец-то сформулировавший цель этой войны: независимость. 38-летний Пейн не преуспел в торговле и два года тому назад приехал из Англии в Филадельфию с рекомендательным письмом от Бенджамина Франклина, чтобы посвятить себя журналистике: у него было бойкое перо. В то время как многие колонисты еще тешили себя сказками о том, что Георг III — «отец народа», вводимый в заблуждение происками злых министров, Пейн развенчал эти иллюзии, выставив монарха «августейшим скотом Великобритании». В течение трех месяцев подрывной памфлет разошелся тиражом в 150 тысяч экземпляров (всё население американских колоний составляло три миллиона человек). Генерал Ли в письме Вашингтону назвал сочинение Пейна «мастерски сработанным и неопровержимым», заявив, что теперь он горой стоит за независимость. Филдинг Льюис сообщал шурину из Виргинии, что «большинство читавших памфлет „Здравый смысл“ считают его неоспоримым», а в обществе ширятся разговоры о независимости. «Еще немного подобных пылких аргументов, как в Фалмуте и Норфолке, — писал уже сам Вашингтон Джозефу Риду, — вкупе с ясно изложенной доктриной и неопровержимыми доводами, содержащимися в „Здравом смысле“, и большинство перестанет сомневаться в уместности отделения». Наконец, Пейн сделался всеобщим любимцем в войсках, отдав свой гонорар за этот памфлет на приобретение шерстяных рукавиц для мерзнущих солдат.
