Владимир Гнеушев - Тайна Марухского ледника
– Сегодня, как всегда,– объявляет Гольцев,– нашу программу открывает Подснежник – Николай Долголенко.
Все восторженно встречают баяниста, о котором в подразделениях рассказывают целые легенды. Восемнадцатилетний юноша, худенький, застенчивый, быстро провел пальцами по клавишам и полилась по огрубевшим солдатским сердцам строгая мелодия песни:
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна,
Идет война народная,
Священная война...
Потом в “зале” расцветают улыбки, и душа поет вместе с баяном:
Синенький скромный платочек
Падал с опущенных плеч,
Ты говорила, что не забудешь
Милых и ласковых встреч.
Долго не отпускали со сцены баяниста.
Доморощенный конферансье снова вступает в свои права.
– Расскажу я вам,– говорит Гольцев,– одну притчу о Гитлере. Будучи в Риме, посетил он однажды национальный музей. В одном из залов увидел черного с бакенбардами человека в красной рубашке.
– Кто это такой? – полюбопытствовал Гитлер.
– Гарибальди! Народный герой Италии,– разъяснила экскурсовод.
– Гарибальди? Что-то не слыхал такого,– откровенно сказал Гитлер и тут же спросил: – А почему он в красной рубашке?
Экскурсовод сказала:
– Красную рубашку герой надевал на случай ранения, чтобы кровь его, слившись с цветом рубашки, не была видна солдатам, а значит, и их моральный дух в таком случае не будет подорван.
– О! Здорово придумал, – говорит Гитлер. – Значит, я тоже правильно поступил, что надел желтые штаны, когда начал войну против Советского Союза, Солдаты хохотали до слез...
Отряды полковой роты автоматчиков жили в деревянных будках, прилепившихся возле скал. Часто во время метелей и буранов их засыпало снегом.
В центре отряда автоматчиков стоял “штабной” домик, в котором жили командир роты старший лейтенант Дуди я и командир взвода Девятьяров. Отсюда шли боевые задания, сюда заходили утомленные автоматчики с докладом о их выполнении. Особой популярностью и авторитетом пользовался командир роты автоматчиков Авдей Андреевич Дудин. Ему было тогда 24 года, но он имел уже опыт и прочные военные знания, мог свободно ориентироваться в любой обстановке. Это человек сибирской закалки (родом он из Новосибирской области), спокойный, уравновешенный, выносливый и смелый.
Ему верили бойцы и любили за простоту, скромность и храбрость. Сам с группой не раз ходил он на ответственные задания, и в бою вел себя бесстрашно.
Своеобразной ленинской комнатой был “комиссарский” домик замполита Гаевского.
Здесь проводились партийные и комсомольские собрания, Самые смелые и отважные бойцы, проявившие себя в боях, принимались в партию и комсомол.
Особенным праздником автоматчики считали те дни, когда у них находился Подснежник со своим неразлучным баяном. Командир полка Титов не забыл своего обещания и прислал Долголенко на десять дней к автоматчикам.
– Затяни, Коля, для начала нашу родную, автоматную,– сказал Гаевский.
И такая близкая всем песня, поддержанная молодыми голосами автоматчиков, росла и ширилась в землянке, гудела, как снежная лавина:
Меж кавказских хребтов,
За Марухой-горой,
В бой ходил на врагов
Наш боец молодой...
Когда песня умолкла, какой-то боец из новеньких спросил Долголенко:
– А почему тебя все называют Подснежник?
Гаевский уже рассказывал бойцам об этой истории, но сейчас, когда тот, о ком шла речь, был здесь, он тоже попросил:
– Давай, Коля, расскажи. Это всем интересно... Долголенко не любил вспоминать, не хотел казаться мучеником стихии. Но просьбу замполита Гаевского и его ребят он уважил.
– Меня, бывшего курсанта третьего Орджоникидзевского военного пехотного училища, – начал рассказ Долголенко, —направили в 11-й горнострелковый отряд. Я обучился в этом отряде альпинистскому делу за два месяца. Получили мы в ноябре приказ двигаться к Наурскому перевалу, на смену третьему батальону 810-го полка.
Шли мы по трудной горной тропе. На третьи сутки пути нам дали возможность до утра отдохнуть. Легли мы спать на плащ-палатках, укрылись тоже плащ-палатками, а одеты были в шинели, шапки-ушанки. На ногах ботинки альпинистские с шипами.
И вот стали нас на рассвете будить командиры, а мы не можем сбросить с себя плащ-палатки, смотрим друг на друга и смеемся. Каждый из нас пухлый. Лицо надутое, как стеклянное, под глазами мешки водянистые. Никак не поймем, в чем дело? А командиры говорят, что это “горная болезнь”, что через 4—5 часов все пройдет: мы видим, что они и сами такие же.
Подул холодный ветер со снегом, ноги у нас мерзнут. Нам всем выдали валенки. Мы с радостью их надели на ноги и пошли дальше. Добрались до подножья Наура.
В отряде нашем вышло все продовольствие. Сначала получили мы по сухарику, а потом и того не стало. Люди истощали. Отряд терпел голод и холод. При передвижении солдат в боевое охранение и из боевого охранения некоторые наши бойцы попадали под снежные обвалы; просто соскользнет со скалы и только услышишь протяжное “а-а-а-а” и со страху глаза закроешь, помочь уже нечем, и не найдешь его в этих пропастях.
На шестой день, а он выдался солнечный, мы услышали гул самолета. Затем он дал круг над расположением отряда, снизился. Смотрим, открылась дверка, и полетели вниз мешки с сухарями и сахарным песком. Часть мешков упала в район расположения отряда, а часть пролетела дальше и упала метров на триста ниже.
Сахар и сухари разделены были всем поровну – на первый раз нам дали по два или по три сухаря и граммов по 70 или по 100 сахару; не могли отыскать двух мешков сухарей и мешок сахару, которые упали ниже.
Отправились мы как-то с поручением в штаб. Шла с нами группа раненых во главе с лейтенантом И. И. Горовым (Иван Иванович Горовой, проживающий ныне в г. Белая Церковь Киевской области, подтверждает эти факты). Дали нам па дорогу паек па двое суток, и мы рано утром отправились в трудный поход. К ночи, в общем, добрались на перевал Аданге. на котором находилась одна рота 810-го полка. Между прочим, на этом перевале немцев не было, а наша рота почему-то находилась.
Ночью пришел приказ роте спуститься к штабу 810-го полка. Мы обрадовались, что хоть не одним нам придется идти на спуск. Когда начался спуск, мы уже вышли из снежных тоннелей, и снегу на уклоне было меньше, по все же выше груди и даже на уровне с плечами было. В общем, шли по одному, приблизительно на 10—15 метров друг от друга. День был солнечный, и снег ослеплял до такой степени, что глаза резало, будто смотришь на электросварку. Впереди шла рота, а мы ждали, чтобы была дистанция побольше. Потом пошли и мы.
Спускаемся метров двести или триста, и вдруг слышу какой-то отдаленный шум, а затем протяжный крик:
