Анатолий Черняев - Дневник помощника Президента СССР. 1991 год
В общем, дали еще раз понять, кто мы для них такие.
Кстати, о нашей изоляции. Когда Ольга вернулась, спрашиваю у нее: что видела по дороге. "Шоссе закрыто для движения, — ответила она, — никаких машин, кроме военных. На каждом шагу пограничники. И сверху (шоссе метров на 20-25 выше территории «Зари») видно, что на рейде уже не два фрегата, как было до 18-го числа, а штук 16 разных военных кораблей.
Кончились наши заключения так. Около 5 вечера 21-го вбежали ко мне сразу все три женщины — Ольга, Лариса, Татьяна — в страшном возбуждении: «Анатолий Сергеевич, смотрите, смотрите, что происходит!» Выскочили мы на балкон… С пандуса от въезда на территорию дачи шли "ЗИЛы, а навстречу им с «Калашниковыми» наперевес двое из охраны. «Стоять!» — кричат. Машины встали. «Стоять!» — из-за кустов еще ребята. Из передней машины вышел шофер и еще кто-то… Чего-то говорят. Им в ответ: «Стоять!» Один побежал к даче Горбачева. Вскоре вернулся, и машины поехали влево за служебный дом.
Я вышел из кабинета, он на втором этаже. Прямо от моей двери лестница к входной двери в дом. Стою в помятой майке, в спортивных штанах, уже ставших портками. Мелькнула мысль — как лагерник!
В дверь внизу тесно друг за дружкой — Лукьянов, Ивашко, Бакланов, Язов, Крючков. Вид побитый. Лица сумрачные. Каждый кланяется мне!! Я все понял — прибежали с повинной. Я стоял окаменевший, переполняясь бешенством. Еще до того как они ушли в комнату налево, развернулся и показал им спину. Ольга стояла рядом, красная, в глазах торжествующие бесенята.
В кабинет вбежали Лариса и «большая» Татьяна. Она — вся такая степенная, сильная, спокойная — вдруг бросилась мне на шею и зарыдала. Потом нервный смех, всякие восклицания, незапоминающиеся реплики… Словом, ощущение: кончилась наша тюрьма. Подонки провалились со своей затеей.
Я оделся и побежал к М. С. Признаться, боялся, что он начнет их принимать… А этого тем более нельзя делать, что по телевидению уже известно было: сюда летит делегация российского парламента. Горбачев сидел в кабинете и «командовал» по телефону. Оторвался: «Я им ультиматум поставил: не включат связь — разговаривать с ними не буду. А теперь и так не буду».
При мне он велел коменданту Кремля взять Кремль полностью под свою охрану и никого из причастных к путчу не пускать ни под каким видом. Велел подозвать к телефону командира кремлевского полка и приказал ему поступить в распоряжение исключительно коменданта Кремля. Вызвал к телефону начальника правительственной связи и министра связи и потребовал отключить всю связь у путчистов. Судя по их реакции, они на том конце стояли по стойке «смирно». Я обратил его внимание, что в ЗИЛах, привезших гэкэчэпистов, есть автономная связь… Он вызвал Бориса (из личной охраны) и приказал ему «отъединить пассажиров» от машин.
Потом говорил с Джорджем Бушем. Это был радостный разговор. М. С. благодарил за поддержку, за солидарность. Буш приветствовал его освобождение, возвращение к работе…
Был у М. С. тут же разговор со Щербаковым (первый зам. премьера) и с кем-то еще — я не понял. Смысл: приеду — разберемся. До того, как я пришел, он говорил с Ельциным, с Назарбаевым, Кравчуком, еще с кем-то. Сказал мне об этом.
Мои опасения развеял с ходу: «Ну что ты! Как тебе в голову могло прийти. Я и не собираюсь их видеть, разве что поговорю с Лукьяновым и Ивашко».
Борис доложил, что на территории дачи появилась российская делегация.
— Зови, — сказал М. С., — пусть идут в столовую.
Через пару минут мы пошли туда. Последовавшая сцена запомнится на всю жизнь. Силаев и Руцкой бросились обнимать Горбачева. Восклицания, какие-то громкие слова. Перебивают друг друга. Тут же Бакатин и Примаков здороваются с депутатами. Среди них те, кто и в парламенте, и в печати не раз крыли М. С., спорили, возмущались, протестовали. А теперь несчастье мгновенно высветило, что они нечто единое и именно как таковое необходимо стране. Я даже громко произнес, наблюдая эту всеобщую радость и объятия: «Вот и состоялось соединение Центра и России, без всякого Союзного договора…»
Сели за стол. Наперебой стали рассказывать, что в Москве и что здесь. Оказалось, — меня почему-то это удивило — они даже не знают, кто приезжал к президенту с ультиматумом и что вообще был такой ультиматум.
Силаев и Руцкой против того, чтобы Горбачев принимал Крючкова и К¤, которые сидели, по существу, под охраной в служебном доме. Он сказал, что примет скорее всего только Лукьянова и Ивашко, которые вроде прилетели отдельно.
Разговор затянулся. Шел уже 10-й час. Вступил в дело Руцкой. Сильный, красивый человек — любо-дорого его наблюдать.
"Михаил Сергеевич, — говорит, — пора обсудить, что будем делать дальше… В самолет (президентский), на котором эти (!) явились, мы вас не пустим. Полетим в моем самолете. Он стоит на том же аэродроме, но вдали от вашего. Его надежно охраняют. Я привез с собой 40 подполковников, все вооруженные. Прорвемся.
Об этих подполковниках стоит сказать особо. Когда М. С. после ложного выхода из машины возле президентского самолета, согласно плану Руцкого, вновь быстро туда сел, и машины рванули дальше к самолету Руцкого (километрах в 3-5 от этого места), так вот, когда М. С. в своей шерстяной кофте, которую все увидели на нем по ТВ уже во Внуково, вышел к самолету, эти офицеры взяли автоматы «на караул» и так стояли, пока он не поднялся по стремянке в самолет. Я подумал, глядя на эту сцену: есть еще неподдельная офицерская честь в нашей армии. Есть и высокая интеллигентность в ее среде: достаточно пообщаться с тем же полковником Н. С. Столяровым, который тоже прилетел в группе депутатов спасать своего президента. В аэропорт мы ехали с ним в одной машине.
Потом был перелет. Распоряжался полетом Руцкой, который то и дело вызывал к себе летчиков.
М. С. с семьей расположился в маленьком отсеке, позвал меня. Там было настолько тесно, что девочки-внучки улеглись прямо на пол и вскоре заснули.
Когда я вошел, спрашивает весело: «Ну ты кто теперь?» А я: «Простой советский заключенный, но бывший». Все возбужденно смеялись. Пришли Силаев, Руцкой, Примаков, Бакатин, был тут и доктор Игорь Анатольевич Борисов. Р.М. рассказывала, что с ней случилось, когда узнали, что путчисты едут выяснять состояние здоровья Михаила Сергеевича… Теперь уже ей лучше, но рукой плохо владеет. Шел бурный разговор: о людях — как они проверяются в таких обстоятельствах, о безнравственности — источнике всех преступлений и бед. Были тосты за продолжение жизни… И впервые тогда М. С. произнес слова: «Летим в новую страну».
Многие журналы обошла фотография: Ира спускается по трапу (во Внуково), несет завернутую в одеяло дочку. Прошла мимо толпы, окружившей Президента: там, заметил, были и те, кто искренне рад, и те, кто, наверно, чувствовал, что для них лично лучше бы было «по-другому». Иришка пронесла дочку в машину, возле которой я оказался, в стороне от сгрудившихся вокруг М. С. людей. Бросилась на сиденье и вся затряслась в рыданиях. Я наклонился, пытался что-то говорить. Муж ее рядом, обнимал, гладил, стараясь успокоить, — безуспешно. Эта финальная для меня сцена на аэродроме останется символом трагедии, которая произошла не только там, на даче в Крыму, а со всей страной. Ирина, молодая русская женщина, которая перед лицом беды сама энергия, собранность, решимость и готовность ко всему, здесь, когда «это» кончилось, взорвалась слезами отчаяния и радости. Разрядка. Но потом все равно ведь наступают будни и надо делать дело. Увы, оно пошло не так, как тогда можно было предположить.
