Яков Резник - Сотворение брони
Кошкин попросил Малышева не начинать смотра с «тридцатьчетверок». После всех треволнений нужно дать успокоиться и прийти в себя механикам.
Смотр открыл тяжеловес КВ. Ему, две недели назад штурмовавшему укрепления линии Маннергейма, не надо было изощряться в отборе программы, чтобы продемонстрировать свои боевые качества. О них свидетельствовали вмятины и короткие, шириной с палец, ручейки-бороздки в семидесятипятимиллиметровой броне — следы вражеских снарядов. Может быть, именно поэтому танк шел по площади неторопливо, полный достоинства, как заслуженный, уважаемый ветеран. И никому медлительность КВ не казалась недостатком.
Легкие машины на узких гусеницах, одна из них амфибия, старались, наоборот, показать предельно высокую скорость.
Пока члены правительства разглядывали танк-амфибию, интересуясь надежностью защиты двигателя и экипажа от воды, Малышев подошел к «тридцатьчетверкам».
— Ну, братцы, докажем, что наша созрела для массового производства?
И в том, как он смотрел на Кошкина и механиков, в тоне вопроса была надежда, что танк, на который наркомат рассчитывает как на самый перспективный, докажет это правительству.
— Конечно, товарищ нарком, докажем! — заверил Кошкин.
Едва зарычали двигатели, увеличивая обороты, как все повернулись к «тридцатьчетверкам». Обтекаемые формы корпусов и башен, лихо поднятые стволы пушек. Казалось, танки летят уже сейчас, еще до того, как тронулись с места. Рванулись, увеличивая скорость, и звон гусениц отозвался веселым эхом на колокольне Ивана Великого.
Круг за кругом, легко и мощно, бок о бок проносились «тридцатьчетверки» по древней площади Кремля. В какой-то момент головной танк Игоря Мальгина, перейдя на максимальную скорость, оторвался от напарника метров на сорок и, круто развернувшись, пошел с ним на сближение. Людям на противоположной стороне площади это могло показаться рискованным, но опытные танковые асы вели машины с боковым отклонением — небольшим, но вполне достаточным, чтобы на линии встречи безопасно разминуться.
Кошкин не сомневался в надежности машин, в искусстве своих механиков-испытателей. Но он отчетливо представлял себе, как напряглись нервы у механиков — не шутка вести машины, когда смотрят руководители правительства. Что возьмет верх: доверие к «тридцатьчетверке», трезвая оценка ее достоинств, ее значения для армии или цепкое недоброжелательство упорных в своем заблуждении людей, которые и сюда пришли и здесь, возможно, дадут бой его танку. Он видит их хмурые взоры, и ему кажется — они даже броню просверливают, достигая водителей и еще больше взвинчивая им нервы… Кошкину легче было бы в эти минуты ворочать рычагами в танке, чем смотреть на машину со стороны, видеть, как Сталин, показывая на нее пальцем, что-то говорит Кулику, а тот, отвечая, словно бы пытается что-то доказать Сталину — что?!
Минута сближения, пока мчащиеся друг на друга машины не затормозили, показалась Кошкину вечностью. Танки, прикипев гусеницами к брусчатке, замерли в метре друг от друга.
Машина Мальгина оказалась рядом с Михаилом Ильичом и начальником отдела испытаний центрального полигона Евгением Анатольевичем Кульчицким, стоявшими с краю группы зрителей. В армии Кульчицкого называли «танковым Чкаловым». Через его руки прошли едва ли не все новые конструкции, в их числе и машины Кошкина. Он был самым несговорчивым, неподатливым, жестким приемщиком, но Кошкин любил его, хотя в часы испытаний беспокоился не меньше других, как бы Кульчицкий не покалечил опытную машину. Авторитет Кульчицкого был незыблем для Михаила Ильича. Волнений на проводимых Кульчицким испытаниях было предостаточно, но они оправдывались сторицей. Кошкин знал: и здесь, в Кремле, Евгений Анатольевич горой встанет за «тридцатьчетверку», будет биться с любым, кто вздумает преградить ей путь в армию.
Кульчицкий опоздал почему-то к началу смотра, явился уже в момент маневра «тридцатьчетверок» и, найдя глазами Кошкина, поспешил к нему.
— Что грустишь, отшельник? Твои красотки пленили здесь всех, кто в технике смыслит… Во, как затормозила славно — узнаю почерк Мальгина!
Едва Игорь раскрыл люк и выскочил из танка, как заметил приближающихся к ним Сталина и Ворошилова.
— Подтянитесь, именинники, — сказал Кульчицкий.
Игорь поспешил вытереть платком лицо и шею, одернул на себе комбинезон и встал рядом с Кошкиным и Кульчицким.
Подошедшие пожали руки всем троим.
— Эффектное зрелище, — произнес Сталин негромким голосом, в котором, как и в непроницаемом лице его, нельзя было уловить ни осуждения, ни восторга. — А не подвергаете ли вы, товарищ Кошкин, риску человека и танк таким маневром?
— Нет, товарищ Сталин. В нашей машине, с нашими водителями риска нет.
— А вы, товарищ Кульчицкий, как считаете? Ворошилов говорит — вы испытывали этот танк.
— Испытывал, товарищ Сталин, с наслаждением. Такой машины у нас не было, и я думаю — такой нет нигде в мире.
— Хорошая, значит, надежная, а во всем ли такая надежная?
Вопрос мог относиться и к Кульчицкому, и к Кошкину. Ответил Михаил Ильич:
— Главное сцепление замучило…
— Видеть свои промахи и признавать их — неплохо. Но это еще не мудрость.
— Для главного сцепления, товарищ Сталин, удалось подобрать лучшую марку стали. Надеемся, это усилит…
Небольшой шум, возникший в группе военных, привлек внимание Сталина.
— О чем вы там, Павлов? — повернул он голову. Комкор подошел:
— Старый спор, товарищ Сталин. Артиллеристы утверждают, что утолщенная броня «тридцатьчетверки» и ее форма не спасут от снарядов противотанковых пушек противника.
— Разве не обстреливали?
— Без этих спорщиков много раз. Результаты превосходные.
— Пусть обстреляют сами в вашем присутствии.
На следующий день на подмосковном полигоне «тридцатьчетверку» подвергли придирчивому огневому испытанию. С дистанции в пятьсот метров снайпер-артиллерист посылал из противотанкового орудия сорок пятого калибра снаряд за снарядом в треугольники, начертанные мелом в разных местах корпуса и башни. Пробоин — ни одной, только неглубокие вмятины в броне танка. Павлов, желая еще больше уязвить артиллеристов и увлекшись, поставил мелом крест на нижней кромке башни.
— Сюда бейте! И это вам не поддастся!
Снаряд снайпера заклинил башню.
Кошкин возмутился:
— Нечестно, товарищ комкор! Выдали нас… Знали же, что собираемся делать ограждение.
Павлов расхохотался:
— Я умышленно, чтобы ты не зазнавался. Ведь танк твой практически неуязвим для снарядов противотанковых пушек. Радуйся, Миша, — не-у-яз-вим!!
