Василий Ершов - Раздумья ездового пса
Жуткое чувство: элементарный страх смешался с жалостью к пассажирам: господи, как их, раздетых, в метель — и по надувным аварийным трапам… А что делать.
Команда: «Выключай, туши!» — и, как только двигатель был выключен, табло погасло.
Вот уж когда — отлегло!
Оказалось, ложное срабатывание: прорыв горячего воздуха. Но это выяснилось только назавтра…
У кого-то адреналина в крови не хватает, и люди ищут приключений, занимаются экстремальными видами спорта… мне их чуть жалко: игрушки для взрослых…
А мы, не успев обсохнуть, написали объяснительные, пересели в другую машину и через два часа взлетели.
Но это так, к слову. А после московской катастрофы в наши Руководства были внесены изменения: если при пожаре двигателя на взлёте загорится табло «Пожар» ещё одного двигателя, то уж его разрешается не выключать — целую минуту.
Минута многое может решить в полёте. Но здравый смысл подсказывает капитану: если надо, используй горящий двигатель до конца, пока он вообще не отвалится. Иначе смерть. За эти секунды ты, может, перетянешь ту горушку, что тебя стережёт.
Инструкция требует: «при пожаре не теряйте времени, немедленно производите вынужденную посадку».
И где я буду садиться, если табло сработает ночью над горами? Да никогда в жизни я не буду снижаться. Там, внизу, верная, на все сто процентов, смерть. Невозможно остаться в живых, снижаясь ночью вслепую даже в равнинной местности. А вероятность того, что произошло ложное срабатывание, велика.
И даже если двигатель горит, то горит не железо; горит топливо. Надо его перекрыть.
В любом случае надо думать, предвидеть, использовать домашние заготовки, тренировать экипаж, действовать по здравому смыслу. Инструкция не может охватить все варианты; жизнь подсовывает их бесконечно.
Я не буду останавливаться на таких человеческих недостатках, как безрассудство, хулиганство. Летают и пьяные, и без противообледенительных средств в заряды лезут, а то — в грозу; «мёртвые петли» и «бочки» крутят на пассажирских самолётах… кто и жив остаётся… Я сам в молодости получил урок; мне хватило. Все эти вывихи свойственны начинающим, молодым, зелёным лётчикам, которые, едва составив смутное представление о лётной работе, в романтизме своём, считают себя уже людьми-птицами… а ума ещё не набрались.
У нас разговор идёт об элите авиации, о людях, на чьи ссутулившиеся плечи давит тяжкий груз десятков тысяч часов в воздухе, миллионов и миллионов километров и миллионов же перевезённых человеческих душ. И все равно, ошибки свойственны всем, потому что мы — живые люди.
В последние годы гласность о лётных и других происшествиях стала даже, пожалуй, чрезмерной. Пока официальные органы соберут и проанализируют данные, чтобы сделать выводы, бойкие корреспонденты без мыла пролезают во все щели и раздувают пожар версий. Тоже люди…такой у них хлеб.
И чего только не предполагается — мы, старые волки, только головами качаем: ну, ребята, вы бы хоть чуть-чуть, хоть где-нибудь просветились, собираясь писать о столь специфических вещах. Нет, им важен жареный, только с огня, факт. А в том огне живые души корчились… Эх, сколько вздувается пены…
Нет, они соображают. Есть же, мол, общие, для всех видов деятельности постулаты, и дело журналиста — обобщить, опираясь на всем понятные истины… «Двигатели отказали, и самолёт камнем — ясное любому дело — камнем упал, да ещё если бы с пятидесяти метров, а то ведь с пяти тысяч…»
Как только где упадёт самолёт, мы, профессионалы, исходя из многолетнего опыта, анализируя мутный вал информации (если только это можно назвать информацией) «из ящика», выискиваем правдоподобные крупицы, по которым пытаемся построить свою версию. Цифр обычно нет до самого конца расследования… кто ж их, с этой гласностью, сразу обнародует.
Все эти, на злобу дня, версии: терактов, отказов матчасти, ошибок ПВО и прочих домыслов — в последние годы разбиваются об одну, самую реальную причину, которая теперь умно называется «человеческий фактор».
Падает Як-40 в Шереметьеве — я гляжу в телевизор: бойкий корреспондент, без шапки, осыпаемый снежком, ведёт репортаж от ещё дымящихся останков самолёта; в углу экрана видно цифру: минус четыре. Я предполагаю: обледенение на взлёте, не облили самолёт.
И точно ведь, не облили, взлетал обледеневший.
Падает «Руслан» в Иркутске — я думаю себе: зачем такой гигант взлетает с маленького заводского аэродрома? Нет, тут явное нарушение: не взлететь ему. Я ещё не знаю истинной причины, но сразу, навскидку, предполагаю, что отрывались с последних плит полосы на минимальной скорости, с подрывом…
Падает на взлёте Ил-76 в Абакане — я предполагаю: перегрузили самолёт. Падает такой же Ил-76 в Иркутске — в прекрасный летний день — я предполагаю: перегрузили же опять.
И ведь так оно потом и оказывается!
Ан-12 не долетает два километра до полосы и падает из-за полной выработки топлива — ясное дело: за счёт недозалитого топлива взяли лишний груз — и просчитались, ветер оказался «встречнее», чем расчётный.
Случаев таких сейчас множество, и причина одна: жадность человеческая.
У нас недавно упал на взлёте Ан-12 — так не облили же противообледенительной жидкостью перед взлётом, и влетел он в заряд мокрого снега. Жалко денег, нищая авиакомпания решила сэкономить на наземном обслуживании; даже техников с собой своих возят, чтоб лишнего не платить за обслуживание. А заплатили своими жизнями.
Раньше о деньгах никто не думал. Государство платило за все — только исполняй что положено. Теперь хозяин заставляет считать деньги, хотя менталитет у него ещё старый, советский: «Вы уж там как-нибудь извернитесь».
А чтобы делать все по инструкции, написанной кровью, надо очень много платить, и таких денег у маленьких авиакомпаний нет. Приходится урезать зарплату. Так логично предположить, что лётчик вынужден «изворачиваться» и брать «левый» груз… за счёт аэронавигационного запаса топлива, рассчитывая, что ветер окажется «попутнее».
И встаёт, свинцовой тучей заслоняет горизонт одна проблема: как же приходится летать экипажам в этом безвременье.
Я — ездовой пёс, и мне не пристало совать свой нос дальше хомута. Но мне не безразлична судьба щенят, которым предстоит мужать и работать в условиях жестокой конкурентной борьбы компаний за выживание. Их щенячий менталитет — уродливый, суррогатный — вырабатывается сейчас со смещением от основополагающих принципов безопасности полётов в сторону нарушений лётных законов и приоритета наживы.
Я пролетал большую часть жизни, чувствуя себя государственным человеком. Транспорт, связь, энергоносители — всегда были главными государственными заботами. Мы перевозили больше ста миллионов человек в год — и летом вся страна, в десять рядов, загорала на крымских и сочинских пляжах. Я был и счастлив, что делаю нужное миллионам дело, и проклинал эти миллионы, когда лётная работа превращалась в каторгу, — но я знал: государство заботится обо мне.
