Венди Холден - Дети лагерей смерти. Рожденные выжить
Хватаясь за живот и глотая воздух, Анка кое-как выбралась из грязного вагона, пока вокруг суетились офицеры и надзиратели. Ноги подкосились, и она упала в грязь. Ее отволокли в сторону к больным и слабым, которые почти не могли двигаться. Девушка лежала среди них, согнувшись пополам и наблюдая за фермерской телегой, в которую загружали тела покойников и умирающих. С телеги беспорядочно свисали туловища и конечности. Анку бросили на самый верх. «Тех, кто мог ходить самостоятельно, повели в Festung, крепость. Слабых и больных загружали в телеги, потому что лагерь находился на холме, возвышаясь над Маутхаузеном».
Телега тяжело тронулась, а дезориентированная лихорадкой Анка лежала среди влажных тел и рассматривала изумительный пейзаж. Несмотря на отвратительно пахнущих тифозных женщин вокруг, отошедшие воды, окружающую грязь и насекомых, девушка не могла оторваться от захватывающего вида вокруг себя. «Я была голодна как волк, весила не больше 35 килограммов и совершенно не представляла, что меня ждет там, наверху… Будто у меня не было других забот, я просто наслаждалась пейзажем!»
Было около восьми вечера, солнце садилось, и Анка полулежа разглядывала прекрасный вид, потому что впервые за две недели выбралась из угольного вагона, лишенного всякого очарования. «Светило солнце, было холодно, впереди меня ожидало страшное, но какой все-таки был красивый весенний вечер. По мере того как мы поднимались на холм, я заметила Дунай и тронутые зеленью деревья. В тот момент я решила, что ничего красивее в жизни не видела – и, вероятно, не увижу».
К тому моменту, когда они взобрались на два с лишним километра в гору, схватки стали сильнее, а живописный пейзаж Верхней Австрии с церквями, замками и покрытыми снегом вершинами Альп в отдалении больше не мог ее отвлекать. От осознания собственного положения у нее сперло дыхание. «Грязная телега, и все эти чудовищные создания, лысые и в тряпье, вокруг меня. Люди умирали от миллионов глодающих их блох. В полубессознательном состоянии женщины льнули ко мне, ложились поперек. Я сидела. В этот момент начались роды. Боялась я лишь одного – что ребенок не выживет».
По мере того, как они все ближе подъезжали к Маутхаузену, девушка увидела перед собой красивую башню, возведенную камень за камнем несчастными заключенными. Ребенок начал выходить наружу, а девушка рассматривала огромные деревянные ворота и блестящие гранитные башни, с которых открывался вид высоты птичьего полета. Она испугалась, что никогда не выберется из этих стен.
Осознавая, что нуждается в помощи, она заметила в толпе следующих в лагерь русскую женщину-доктора, которая работала вместе с педиатром Маутерновой во фрайбергском лазарете. «Я умоляла ее помочь, но она лишь взмахнула рукой, пожала плечами и сменила направление. Она даже не взглянула на меня, не сказала: “Мне очень жаль. Все будет хорошо”».
Сдерживаясь из последних сил и стараясь избежать неизбежного, Анка переместилась с телеги в вагон, «как и прошлый, из-под угля», как только они въехали на территорию лагеря. Роженицу зажали между женщинами из телеги и несколькими новыми, и каждая из них, казалось, потеряла остатки разума. Анка закрыла глаза от боли, вагон тронулся прочь от ворот, в сторону медицинского блока рядом с футбольным полем.
Ребенок стремился выбраться наружу, Анка закричала, но осеклась – из-за близости офицеров СС. Был по меньшей мере один сопровождающий и один управлявший самой телегой. Ближайший к ней сказал: «Можешь продолжать кричать», но она так никогда не узнала, было ли это сострадание или сарказм. Сотрясаясь от боли и предполагая, что это ее последние мгновения на белом свете, она закричала что было сил.
«Все это время я думала о своей матери, Иде, но не о том, что она бы меня пожалела, а как бы она сказала: “Да как ты смеешь рожать в таких условиях! На телеге, три недели не мылась!” Она бы долго возмущалась!» И вот, на закате, в ужасных условиях, которые бы возмутили Иду Каудерову, Анка родила. Перемазанный в крови и слизи ребенок буквально выскользнул из нее. Необъяснимо быстрые роды по сравнению с ее мучениями во время рождения Дана. «Внезапно показался ребенок – раз, и он уже снаружи». Крохотное дитя не дышало и не двигалось. «Около 10 минут он не шевелился. Он не плакал… И вот я в вагоне, вокруг вповалку – женщины, и ребенок, неописуемый ребенок!»
Несколько мгновений спустя телега остановилась у лазарета и кто-то позвал врача, который, как оказалось позже, был главным акушером в белградской больнице. «Он прибежал, отрезал пуповину и шлепнул ребенка [чтобы тот заплакал]. Тогда все встало на свои места… Малыш заплакал. Мне сказали: “Это мальчик”. Кто-то запеленал его в бумагу, а я внезапно почувствовала себя абсолютно счастливой».
В глубине души Анка хотела девочку, но, укачивая своего чудо-ребенка, она была рада просто тому, что он родился, и назвала его Мартином. У кого-то из окружающих она уточнила дату и время рождения, чтобы запомнить их на будущее – 20.30, 29 апреля 1945 года. Анку перенесли внутрь лазарета и положили на лавку, чтобы она отдохнула (и это несколько настораживало). Помещение пропахло экскрементами и было далеко от санитарной нормы, но Анка знала, что остальным заключенным повезло еще меньше.
Темноволосое дитя покоилось на груди матери, так же, как и Дан всего год назад. Таких маленьких и слабых детей по медицинским показаниям помещают в теплые инкубаторы, но материнское тело согревало его собственным теплом, эти условия для ребенка еще лучше. «Я была счастлива, насколько это вообще возможно в подобных обстоятельствах. Я была самым счастливым человеком на свете».
Между тем Рахель с малышом Марком на руках такой радости не испытывала. Их также погрузили в телегу с больными и умирающими и повезли вверх по склону, к голодной разверстой пасти ворот лагеря. Как только они пересекли его пределы, всех выстроили на гранитном плацу неровными рядами и заставили чего-то ждать. Лагерь, казалось, находился в состоянии величайшей раздробленности. Воздух наполнился дымом от сжигаемых документов и мертвых тел. Вокруг суетились немецкие солдаты, бегали, потрясали бумагами в воздухе, будто готовились к чему-то значительному.
Никто из женщин фрайбергского поезда не знал о том, что за предыдущие месяцы популяция лагеря удвоилась из-за бесконечного притока эвакуируемых. Ситуация вышла из-под контроля. Еды не было в буквальном смысле слова, болезни поразили подавляющее большинство заключенных, а мест не было даже в палаточном лагере. По подсчетам историков, в то время в Маутхаузене и его дочерних лагерях погибало до 800 человек в день, и, несмотря на большое число прибывающих, к концу месяца в лагере осталось 20 000 человек. Немцы старались не оставлять следов, особенно после того, как 23 апреля самолеты Черчилля, Сталина и Трумэна сбросили на Европу листовки на всех возможных языках с угрозой «неустанно преследовать и наказывать» каждого, кто будет причастен к бесчеловечному отношению к заключенным. Это событие, как и приближение русских и американских войск, означало, что мир вот-вот узнает о происходящем на живописном австрийском холме.
