Брет Уиттер - Охотники за сокровищами
– Вы никуда ее не перенесете!
Хэнкок повернулся на звук и увидел, как со своего места поднимается невысокий человек с квадратной челюстью.
– Послушай, будь благоразумен… – попытался возразить месье Жорж, но безуспешно.
– Она пережила войну, – сказал он. – Она – все, что у нас осталось. Она воплощает наше единство. Она – милость Божья, наше спасение. И этот чужак, этот… американец смеет приказывать нам, что делать? Статуя должна оставаться на своем месте, в соборе. Даже если от самого собора почти ничего не осталось.
– Я согласен с нотариусом, – сказал каменщик.
Хэнкок оглядел комнату, изможденные лица людей, повязки на ранах. Мадонна для них – не произведение искусства, вдруг понял он. Она была символом их жизни, их сообщества, их душой. И они не понимали, зачем прятать ее в подвале сейчас, когда они нуждались в ней больше, чем когда-либо. Она уже победила. Они не хотели думать, что после всех выпавших на их долю испытаний опасность может вернуться.
Но Хэнкок-то знал, что опасность никуда не делась, во всяком случае для статуи, которой угрожали дырявая крыша и практически разрушенные стены.
– Давайте отправимся в собор, – предложил он. – Может, там мы найдем решение.
Крошечная процессия плелась по пустому городу, пробираясь через сугробы снега, ледяные глыбы, брошенные артиллерийские орудия и мусор. У кого-то из жителей был ключ, так что они отперли дверь собора, несмотря на то что в нескольких метрах от них в стене зияла огромная дыра. Снег валил крупными хлопьями, оседая на Мадонне. Отряд окружил ее, и казалось, что их согревает тепло Девы. Хэнкок посмотрел ей в лицо – на нем отражались грусть, спокойствие и, возможно, удивление.
Хранитель снова заговорил о том, как важно ее спасти, но тут не выдержала крыша. Наверху внезапно что-то хрустнуло, и на пол с грохотом обвалился огромный кусок дерева. Вокруг поднялись облака снега и пыли, с крыши пошел ледяной дождь. Когда все успокоилось и люди снова смогли видеть друг друга, нотариус вернулся на свое место белый как снег. Он стоял почти прямо под обвалившейся балкой. Еще бы чуть-чуть…
– Так вот, – продолжал Хэнкок, но его прервала новая глыба льда, обвалившаяся с крыши и упавшая в сантиметрах от ноги нотариуса.
– Я считаю, что надо перенести статую в подвал дома месье Жоржа, – сказал нотариус.
Каменщик оказался прав, статуя никак не отсоединялась от основы. Так что к пьедесталу приладили две обвалившиеся балки крыши, и несколько человек принялись раскачивать Мадонну, чтобы оторвать ее от пола. Даже несмотря на то что пьедестал был немногим больше метра высотой, понадобилось восемь человек, чтобы вынести ее из собора и донести по скользкому склону до центра города. Согнувшись под весом статуи, они внимательно следили за дорогой, пробираясь сквозь снег и лед. На Хэнкоке была каска и военная форма, остальные были в традиционных шляпах и беретах. Возглавляла шествие молодая женщина в плаще с капюшоном. А над ними на голову возвышалась Мадонна, спокойная и печальная. Это была самая странная процессия в истории Ла-Глеза.
Когда Мадонну укрыли в погребе, один из местных жителей пригласил Хэнкока и его водителя на ужин. Хэнкок с радостью согласился, и каково же было его удивление, когда он снова обнаружил себя в гостях у месье Жанина, фермера и хозяина постоялого двора, чья дочь заботилась о нем и угощала его в прошлый приезд в город. Хэнкоку вполне хватило бы горячей воды, чтобы развести свой растворимый кофе, и собственного военного пайка, но семейство месье Жанина угостило его отменным ужином. И это несмотря на то что вся задняя часть дома была уничтожена и по гостиной гулял холодный ветер. Через одну из трещин в стене ему была видна огромная куча ручных гранат, панцерфаустов (немецких ручных гранатометов) и прочих боеприпасов, которые семейство подобрало на улице, другая щерилась сплошной темнотой. Все казалось каким-то неправильным, нереальным. И все же кругом находились те же самые люди, и пусть они выглядели постаревшими и уставшими, но они были живы, целы и накрывали перед ним настоящий праздничный стол. Ибо самым чудесным и неожиданным видением посреди всей этой разрухи были свежеприготовленные овощи и мясо.
Они поговорили о провале немецкого наступления, о мужестве американских солдат, о том, что могло ждать их впереди. Хэнкок ел за десятерых. Он переводил взгляд с лица на лицо, с трещин в стене и горы боеприпасов на две маленькие комнаты дома и чудесную тарелку еды, стоявшую перед ним. И тут он понял.
– В прошлый раз я был в другом доме, – сказал он.
Месье Жанин отложил вилку и сложил руки.
– Посреди ночи, – сказал он, – я проснулся, и прямо с кровати сквозь дыру в стену мне открылось небо. Я стал вспоминать, кто я и что здесь делаю, и пожалел себя: «Тяжелая доля выдалась мне на склоне лет после жизни, проведенной в непрестанном труде. Даже четырех крепких стен нет вокруг меня и моей семьи». Но затем я вспомнил, что нахожусь не в своем доме, что мой друг, которому этот дом принадлежит, мертв, что от дома, который я построил сам, не осталось ни одной стены. И мне стало нестерпимо грустно. А затем открылась правда. Мы выжили в этой войне. Все это время нам хватало еды. Мы все здоровы и способны работать. Он кивнул своей семье, затем сидящим напротив него двум американским солдатам.
– Нам, – сказал он, – повезло.
Сражение было позади. И Хэнкок верил, что война уже не вернется в Ла-Глез. Но там, на востоке, в Германии, мельницы войны мололи по-прежнему.
Глава 26
Еще один хранитель
Люксембург и Восточная Германия
5 декабря 1944–24 февраля 1945
В начале декабря 1944 года Джорджу Стауту сообщили, что отряд ПИИА 12-й армии США ожидает пополнение: к ним переводят еще нескольких военнослужащих, чтобы они помогали офицерам Отдела памятников в полевой работе. Что немаловажно, все они уже профессионально состоялись. И хотя Стаут понимал, что официальное оформление, как всегда, займет несколько недель, он хотя бы знал, что помощь близко.
Профессионального консерватора Шелдона Кека Стаут назначил в помощники новому офицеру ПИИА 9-й армии США Уолтеру Хачтхаузену. Кек служил в армии с 1943 года, был женат, и его сыну Кеки исполнилось всего три недели, когда отец отправился добровольцем на войну. Именно такими представлялись Стауту идеальные военные консерваторы.
Ламонт Мур, куратор Национальной галереи, руководивший эвакуацией ее самых ценных произведений в Балтимор в 1941 году, должен был вместе с самим Стаутом руководить миссией ПИИА из штаба 12-й группы армии – миссия ответственная, поскольку Стаут довольно часто отлучался на фронт.
