Валерий Могильницкий - Безымянные тюльпаны. О великих узниках Карлага (сборник)
Да, маловато. Где же выход? В ГПУ придумали обязательную разнарядку: два меньшевика от ВСНХ, два от Наркомторга, два от Госбанка, один из Госплана, один из Центросоюза. А если нет там меньшевиков, то принять их в Союзное бюро прямо в тюрьме. То есть прямо в ходе следствия создать это, как его, Союзное бюро меньшевиков. И создали! Несмотря на упорство, отказы задержанных.
Якубович вначале держался, не мог понять, с какой стати ему опять быть меньшевиком. Ему долго объясняли — он не понимал. Тогда его из Бутырки перекинули в Верхнеуральский политизолятор особого режима. Там он впервые подвергался неимоверно жестоким пыткам. Спустя десятилетия он напишет из Тихоновки в Прокуратуру СССР:
«Били по голове, по половым органам, валили на пол и топтали ногами, лежащих на полу душили за горло, пока лицо не наливалось кровью… Больше всех упорствовали в сопротивлении A.M. Гинзбург и я… Мы пришли к одинаковому выводу: мы не в силах выдержать применяемого воздействия, и нам нужно умереть. Мы вскрыли себе вены. Но нам не удалось умереть… После покушения на самоубийство меня уже больше не били, но зато не давали спать… Я дал согласие на любые показания».
Короче говоря, Якубовича «сломали». Сыграло роль и его жизнелюбие. Он рассуждал так: жизнь дается человеку только один раз, и стоит ли ее превращать в мучения ради правды? Все равно правды (понятие относительное) в этом мире не добьешься, как ни борись, ни сопротивляйся. У всех будет в конце концов один конец, одно покрывало из толстого слоя черной земли. Уж лучше еще пожить, понаблюдать, а затем и написать всю правду о той жизни, какую предложил народу Сталин и его окружение, эта свора палачей, ненасытных волков, убивающих все живое. В своих воспоминаниях Якубович напишет:
«Когда я начал так рассуждать, мне стало легче, светлее жить. Я все воспринимал весело и беззаботно… Я со всем соглашался, и меня не трогали. Я впервые почувствовал вкус хлеба и запах гречневой каши, мне дышалось полнее и вольно».
Якубович, ясное дело, из борца превратился в ничто, в некий послушный материал для следователей. Но он продлил себе жизнь!
Ему, например, следователь сказал: надо показать, что некто Рубин — член Союзного бюро. Якубович подписывает, как надо следователю. При встрече в камере Рубин орет на него: «Как можно так лгать! Я никогда не был меньшевиком». Якубович его успокаивает: «Какая разница, как тебя называют, главное — не бьют, ты живой».
Якубовича просят принять в члены Союзного бюро Моисея Исаевича Тойтельбаума, он принимает. Моисей Исаевич, весь избитый, в крови, благодарит его за это — это лучше, чем получить «двести граммов свинца» в затылок за «взятки иностранных фирм».
В тюрьме Якубович решает написать всю правду о том, что было, будет, произойдет. И ему с этой мыслью стало интересней жить, он больше и внимательнее всматривается в страшную действительность, изучает психологию разных людей. До судебного процесса дошли не все, половина сгинула «в борьбе роковой». Остались только те, кто соглашался, кивая головой, падал ниц духом и телом при виде краснопогонников.
Но главный спектакль — суд — явно не получился, как того требовал Сталин. Не получился, потому что все шло как по маслу, тихо, усыпляюще. «Да разве это люди, — крикнул один из свидетелей, указывая на членов искусственно созданного Бюро меньшевиков, — это же живые мертвецы! Они даже не соображают, что говорят…»
Соображать Якубович снова начал, когда получил десять лет отсидки, отбыл этот срок в Орловской тюрьме, затем в Унжлаге (близ Костромы). В 1941 году его вновь арестовали как меньшевика и повторно осудили на десять лет. Он побывал в разных лагерях, но больше всего запомнились ему Песчанлаг в Майкудуке и Спасск под Карагандой. Эти лагеря он описал в неопубликованной до сих пор повести «Красная роза». Он писал в книге о том, что ничего нет в мире прекраснее цветов. Красная роза не обидит, не обожжет, не утопит… Она может только удивлять человека своим молчаливым благоразумием и прелестью лепестков. Люди — не розы, но они должны стремиться к прекрасному, поднимаясь над серой унылой действительностью и украшая ее своими добрыми поступками и трудами.
Он пребывал в Спасском лагере как бы отдаленный от жизни, в каком-то тумане своих грез и мечтаний…
Женщина — разносчица посуды — подарила ему красную розу, узнав, что он литератор… Это была Елизавета Николаевна Тухачевская-Арватова, родная сестра расстрелянного Сталиным маршала М.Н. Тухачевского.
Михаил Петрович не расставался с этой розой, пока она не завяла и не осыпалась… Он вспоминал ее много раз, ибо она снова вернула его к жизни в те тягостные часы, когда он опять впал в уныние, готовый к самоубийству. Красная роза — цветок жизни и вдохновения — возродила его. И он с легкой душой выполнял даже самые непосильные работы на карьере, настойчиво дробя огромные камни-валуны киркой и молотком. Из этих камней заключенные соорудят высокую стену вокруг лагеря, закрыв навсегда от себя степные дали и сопки. Эта каменная стена до сих пор стоит в Спасске. Надо бы на ней высечь имена тех, кто мучился в этом лагере.
Только в марте 1954 года Якубовича перевели в Тихоновский инвалидный дом, где держали несколько лет на положении политического ссыльного. В 1961 году он направил XXII съезду партии заявление о пересмотре процесса Союзного бюро меньшевиков.
«Никакого Союзного бюро меньшевиков никогда не существовало, — писал Михаил Петрович. — В органах ОГПУ была сфабрикована эта „вредительская организация“. Из всех осужденных, так называемых меньшевиков, выжил только я один, чтобы рассказать вам всю горькую правду о былом».
Якубовича поддержала знаменитая большевичка, Герой Социалистического Труда Елена Дмитриевна Стасова, которая прославилась как агент «Искры», участница Октябрьской революции. Она обратилась с аналогичным письмом к Никите Сергеевичу Хрущеву. И дело меньшевиков пересмотрели в их пользу.
А Якубович? Он оставался в инвалидном доме в Тихоновке, оправданный, реабилитированный. А куда ему было подаваться? Ни кола ни двора, ни семьи, ни детей.
Его детьми стали книги. Он написал их в Тихоновке с десяток. Три работы из этой серии о Сталине, Каменеве, Троцком дошли до нас, ибо были показаны Рою Медведеву, он помог Якубовичу в их редактировании и даже печатании на машинке. А вот остальные рукописи его были арестованы вместе с письмами 24 апреля 1968 года. К рецензированию книг Якубовича были привлечены «эксперты» — карагандинские профессора кафедр общественных наук политехнического института Горохов и медицинского Мустафин. Они написали заключения в духе худших образцов сталинской эпохи, обвинив Якубовича в контрреволюции, клевете на марксизм-ленинизм, на великого Сталина (писать такое в 1968!). Рукописи Михаила Петровича были сожжены (чем не фашизм!). Его опять хотели отправить в тюрьму, но помешал звонок из Москвы: «Освободить!» Как вы догадались, это Микоян вызволил из цепей КГБ былого товарища по революционным делам.
