Константин Мочульский - Андрей Белый
Но «революция» не удалась; школы «мелодизма» Белый не создал, но свой поэтический дар убил окончательно. «После разлуки» — последний его стихотворный сборник. Больше стихов он не писал.
«Мелодические опыты» автора поражают своим убожеством. Для передачи «интонационной мимики» он прибегает к одному-единственному приему: рубит поэтическую фразу на мелкие куски (чаще всего на отдельные слова) и выписывает их столбцом один под другим. Это должно изображать то «мандолину», то «виолончель», то «гитару», то «балалайки»:
Утонатываем
В ночи,
Утонатываем
Мы —
В разъедающие
Очи,
В нападающие
Тьмы!
Утонатываем
Мы —
Утонатываем
— В тьмы!
А по содержанию «После разлуки» — крик боли и отчаяния. Ася его покинула, Ася ушла навсегда; она — холодная, язвительная, злая… Он вспоминает 21 год; он болен, лежит в больнице, один…
Больница
Язвительная—ты…
Но — не язвительна, а холодна: забыла
………………
Я, удушаемый, в далекую тебя,
Впиваюсь пристально. Ты — смотришь
с неприветом.
О, этот долгий сон.
За окнами — закат.
Палата номер шесть, предметов серых ворох.
Больных бессонный стон, больничный мой халат,
И ноющая боль, и мыши юркий шорох.
Исчезновение, глаза мои закрой
Рукой суровою, рукою ледяною.
Забыты «поиски форм» и «мелодизма»; здесь живые человеческие слова о горе непридуманном. Беспомощные жалобы, бессильные слезы, замирающий шепот, и мольбы, и упреки.
Он просит ее:
Мертвых слов не говори
Не тверди,—
Дорогая!
Она отвечает:
Тебе одна дорога, а мне —
Другая.
И призрак ее исчезает; она — обман. Он называет ее «тенью теней»:
Ты — тень теней…
Тебя не назову.
Твое лицо
Холодное и злое.
…………
Потерянный поэт,
Найди Ее, потерянную где-то;
Тебя, себя я обниму, дрожа,
В дрожаниях растерянного света.
Трагические объяснения с Асей в берлинских кафе, интимные «выяснения отношений» подробно излагаются в своеобразной форме «лирического монолога», саркастически озаглавленного:
Маленький балаган на маленькой планете «Земля» (выкрикивается в форточку):
Бум, бум —
Началось! —
Сердце — исплакалось: плакать —
Нет / Мочи! —
Сердце мое —
Замолчи: и замри…
и начинаются страстные, отчаянные, озлобленные, истерические обличения Аси:
…Зачем / — Ты клевещешь / На духа?
Зачем / — Это / Уродливое / Искажение /
Жизни —
— Худое / Угодливое / Лицо —
— С — / «Значит так / Суждено!» —
— С — / «Были / Ли, / Или — / Нет?»
— С — / «Полюбили — / Забыли!» —
Что-ж /, Если так суждено, —
Уничтожь!
Да, — / Ты / Выспренней / Ложью / Обводишь
Злой / Круг / Вокруг / Себя,
— И — / Ты / С искренней / Дрожью / Уходишь
Злой / Друг / От / Меня —
— Без / Ответа
И — /Я — / Никогда не увижу / Тебя —
И — / Себя / Ненавижу / За / Это;
Но в «разлуке» виновата не Ася: виноват «дьявол» — доктор Штейнер, разделивший их навсегда. Белый не устает его проклинать:
О, — / Проклятый / Проклятый / Проклятый / —
— Тот диавол — / Проклятый / — Который —
В разъятой / Отчизне / Из тверди / Разбил
Наши жизни — /В брызг смерти, / —Который
Навеки — / Меня / Отделил — от тебя…
И снова «взвизги сердца», и «крики дикие», и «тихое горе», и «лета забвения», и «брызги разорвавшейся тверди», и даже «визг смерти». И финал:
Бум,
Бум,—
— Кончилось!
(Форточка захлопывается. Комната наполняется звуками веселого джими.)
Стихи «После разлуки» — не песни, а вопли, страшный надрывный вой насмерть раненного зверя. Белый говорил Цветаевой: «Человек должен быть на стихи обречен, как волк на вой. Тогда— поэт». Он не мог не написать своего «берлинского песенника»: он был на него обречен.
В период 1922–1923 годов Белый написал для издательства «Эпоха» три тома мемуаров «Начало века» (около 75 печатных листов). Первый том был набран в Берлине в 1922 году, но издательство прекратило свою деятельность, а Белый в 1923 году уехал в Россию. Ни рукопись, ни гранки первого тома не сохранились. Пропала и половина второго тома. Из. этой редакции появились в печати: 1) «Из воспоминаний. 1. Бельгия. 2. Переходное время» в журнале «Беседа» № 2, Берлин 1923; 2) «Отклики прежней Москвы» в «Современных записках», кн. XVI, 1923; 3) «Очерк „Арбат“» в «Современных записках», кн. XVII, 4923.
В этих отрывках интересный материал, освещающий литературную жизнь Москвы начала века. Уцелевшую половину рукописи автор коренным образом переработал в 1930 году. Хроника «Начало века» была напечатана в издании «Гихл» в 1933 году.
Судьба другой мемуарной работы Белого была более счастливой: ему удалось в четырех номерах журнала «Эпопея» («Геликон», Берлин, 1922–1923) напечатать свое замечательное «Воспоминание о Блоке». И до нашего времени этот труд остается лучшим памятником символической эпохи. Автор обладает изумительным даром словесной изобразительности: Блок, его время, его среда, современники оживают перед нами в ослепительном поэтическом блеске. Конечно, Белый не историк, а поэт. Он творит очаровательный миф из жизни своей и своего друга. Но мы все заворожены этим мифом, и он давно стал для нас единственной реальностью. Рыцарь «Прекрасной дамы» живет и поныне в сказочном ореоле, созданном для него Белым.
Кроме уже нам известных «Путевых заметок» и «Записок чудака» Белый издает в 1922 году брошюру: «Сирин ученого варварства».[35] Это— полемический ответ на книгу В. Иванова «Родное и вселенское». Белый обрушивается на статьи Иванова, видя в них реакцию и измену революции. Политическая подкладка его критики придает ей неприятно-тенденциозный характер. Стыдно читать о том, что В. Иванов «создает подложную идеологию благочестивого, православного, медоточивого дионисизма в последних „мироносных“ своих статьях, „социало-кадето-анархо-мистических, умиленно кивающих и нашим и вашим“» и что «в свете грядущей эры Иванов является нам в ад низверженным Танталом, поддерживающим края темной, потухнувшей сферы своих идеологий». Эта напыщенно-вероломная статья остается темным пятном на памяти Андрея Белого.
