Мария Савельева - Федор Сологуб
В литературных кругах обсуждались различные точки зрения на произведения искусства, посвященные войне. Говорили, что она возродит натурализм в ущерб символизму. Но Сологуб отвергал это мнение. «Война не опровергла Метерлинка, а наоборот — утвердила его предчувствие мировой трагедии», — объяснял он на одном литературном вечере, свидетелями которого оказались газетчики.
Помимо литературной полемики, стимулом для второго турне 1915–1916 годов был заработок. Болезненное самолюбие Сологуба нуждалось в оценке творчества даже и в денежном эквиваленте. Обрадовала писателя самарская публика: Бальмонт собрал там за лекцию 120 рублей, а Сологуб — 280[39]. Творческое соревнование не выдержал и Леонид Андреев: кинематографист Тиман в это время предложил ему за сценарий тысячу рублей, а Сологубу — 1500. В письмах жене из второго турне Федор Кузьмич в подробностях расписывает затраты на аренду помещений, благотворительные сборы, цены на билеты в разных городах. Каждый раз они определялись заново в зависимости от издержек. Часть выручки переходила устроителю, больше всего денег тратилось на аренду. В Воронеже, где успех был большой, сбор составил 486 рублей, расходы — 286 рублей, из оставшихся 200 рублей Сологуб получил половину. Устроители, которые были смущены малой прибылью, взваливали вину за свою неудачу на Куприна: он должен был выступить в городе с лекцией, но не приехал, вследствие чего публика, по их мнению, перестала верить афишам.
В Тамбове Сологуба тоже ждало неожиданное осложнение: губернатор решил, что лекция — политическая, а не просветительская, и взял с писателя повышенный налог. Экономика военного времени занимала Федора Кузьмича во всех ее проявлениях — от цен на десяток вареных яиц до внутреннего устройства городского хозяйства. Так, из Омска он сообщал жене: «Цены равняются по петроградским. Банки помогают этому. Какой-то банк скупил всю кислую капусту».
Как и в прошлом турне, лекции Федора Кузьмича порой запрещались, так произошло в Таганроге и Казани, где Сологуб пытался на скорую руку поменять направленность лекции и анонсировал тему «нового театра», но организовать выступление заново было не так-то просто. Местные власти мешали проводить лекции по случайным и ничем не мотивированным причинам. В Самаре по чьей-то прихоти в зал не пустили гимназистов, зато на лекции было множество гимназисток. Между тем новое выступление Сологуба ничем не могло повредить юношеству.
Газетчики удивлялись патриотическому пылу Федора Кузьмича. Слушатели реагировали на идеи Сологуба по-разному. Однажды в антракте к нему подошел взволнованный молодой человек и долго благодарил. «Он первый раз (буквально!) слышал, что хвалят Россию», — рассказывал Сологуб жене об этом случае. После другой лекции писатель общался в номере гостиницы с местной интеллигенцией (журналистами, адвокатами и другими представителями образованных сословий), из которых лишь одна дама вступилась за лектора. Остальные «дикие люди», по его словам, утверждали, что любить Россию не за что.
Являлись к Сологубу и менее искушенные читатели. Приходили учащиеся-реалисты, желавшие создать свой журнал. Выяснилось, что роман «Мелкий бес» читали во всех слоях общества, в том числе и представители крестьянства. Бесконечные переезды Федора Кузьмича утомляли, он надеялся устраивать в будущем по две лекции в каждом городе, чтобы сэкономить время и силы. Среди дорожных впечатлений Федора Кузьмича обрадовал, например, вокзал в Харькове, где жизнь не замирала с закатом солнца и газетный киоск работал круглосуточно. Днем же начиналась людская сутолока — и Сологуб тосковал. «Я еду, сегодня вечером буду в Нижнем. По дороге хорошо иногда то, что от природы, а люди, как только накопятся, становится тесно, шумно и бестолково. От Челябинска до Уфы очень живописны предгорья Урала, горы, довольно высокие, покрытые лесом», — писал Федор Кузьмич жене.
Оптимизм сологубовских выступлений, публицистики, стихов и прозы этого периода имел и личные причины. Он возникал по принципу «от противного»: в 1914 году второй раз в жизни заболела «психастенией» Анастасия Николаевна. Болезнь сказывалась и в быту, и в совместной творческой работе, в образах, которые рождались в ее сознании. Обострилась склонность Чеботаревской к самоубийству, во время прогулок с мужем Анастасия Николаевна постоянно смотрела на воду. «Все мои стихи о войне написаны тогда, чтобы ее подбодрить. Без нее их не было бы»[40], — вспоминал Сологуб. Вероятно, в этом заключался не только залог патриотизма, внезапно проснувшегося в писателе. В этом же была причина натужности его поэтических опытов военного времени.
В годы войны, работая над стихами и прозой, Федор Кузьмич поворачивается лицом к реальности, и мало кто узнаёт в этих текстах его поэтическую манеру. В 1915 году он выпускает стихотворный сборник с незатейливым названием «Война». Как и давняя книжка «Родине», эта тоже начиналась с «гимна», и тоже художественно слабого. Интереснее патриотический жанр обыгран в стихотворении «Марш», в котором пафос формы нейтрализуется содержанием: «Барабаны, не бейте слишком громко, — / Громки будут отважные дела».
Прежние символы своей поэзии Сологуб использует, но постоянно упрощает их. «Побеждайте Сатану! / Сатана безумства хочет, / И пророчит он войну, / И бессилие пророчит», — писал Федор Кузьмич, сбрасывая маску сатаниста и представляя войну как христианский подвиг. Былой миф о злом Драконе тоже звучал по-новому и гораздо банальнее, чем раньше: российские племена «крепки мужеством великим / В злой борьбе с драконом диким…». Дракон теперь — не солнце, а обыкновенный фриц, против которого объединились «без различий племена». Но славу они принесут всё-таки русскому оружию. Сологуб, защищавший от притеснения евреев, с уважением относившийся к иным культурам, к народам России подходил не как к отдельным политическим субъектам, а как к части единой имперской целостности. Да и европейские «племена», объединившиеся против немцев, по мысли Федора Кузьмича, должны были шагать в бой под руководством России.
Лучшие представители русского народа, по мнению писателя, верили в победу не потому, что были сильнее врага, а потому, что в них жило убеждение в своей правоте. Отражалась в книге и постоянно преследовавшая в это время Сологуба мысль о кризисной эпохе, надорвавшей психику современников:
Какой я был бессильный,
Никому я не мог помочь.
На меня тоской могильной
Веяла лютая ночь.
Но с тех пор как первая пуля пролетела мимо солдата-новобранца, он преобразился и больше не боится ни боя, ни смерти. В тылу женщины, ждущие домой солдат, тоже ощущают в себе внутреннее перерождение:
