Джерри Хопкинс - Никто не выйдет отсюда живым
Джим, Леон, Том, Фрэнк, Билл Сиддонз, Макс и местный адвокат, участвовавший в этом деле, вернулись в гостиницу и зашли в зал выпить коктейль. Удивительно! Там были обе стюардессы и пилот, который арестовал Тома и Джима.
Билл и Леон подошли с дружескими поздравлениями. Джим заказал первую двойную порцию.
Билл очаровал стюардесс, полчасика с ними поболтав, и вернулся к столу вместе с двумя девушками. Шерри села рядом с Джимом, который пропустил к тому времени уже четыре двойных, и который сказал ей, что она очень мила.
Ты знаешь, – сказал он, – при всех других обстоятельствах мы не пришли бы к тому, к чему пришли.
Прошло время – и ещё две двойных порции – Джим решил спеть. Шатаясь, он встал со стула и зигзагами направился к пианино.
Вы не против, если я спою, да? – спросил Джим вздрогнувшего пианиста.
Хозяин бара подбежал к Джиму с такой же скоростью, с какой футболист бросается на мяч.
Нет, нет, нет. Извините, мистер Моррисон, но нет, нет, нет.
Джим пришёл в ярость от такого властного вмешательства.
Fuck you, парень, fuck you! Fuck you! Fuck you!
Макс и второй адвокат выволокли Джима из комнаты, а для остальных вечер продолжился. В фойе Том подбил Джима прыгнуть на улице в фонтан.
Джим пьяными глазами взглянул на Тома и бегом побежал к фонтану.
Но Билл остановил его и с чьей-то помощью довёл до гостиничного лифта. Как только двери лифта закрылись, Джим снова закричал: “Fuck you!”
На следующее утро все они вернулись в Лос-Анджелес, и там Джим отправился в бар “Palms” вместе с Томом и несколькими девушками, одну из которых Джим привёз из Фоникса, а другая была давней группи “Doors”. Они много пили и играли в пул. Том напился и опрокинул бильярдный столик. Хозяин бара вызвал полицию, и Джим с Бэйбом с трудом утащили Тома в близлежащий офис “Doors”.
По пути Том орал:
Моррисон, ты ужасен! Весь мир ненавидит тебя! Ненавидит тебя! Ты совершенно ужасен!
В офисе Джим, Бэйб и ещё кто-то предложили Тому уйти. Наконец, Джим объяснил, чем он был недоволен. В Фониксе он везде платил за Тома: билеты на самолёт, гостиница, еда, питьё, адвокаты, все счета. Он также взял на себя ответственность за Тома, а в ответ получил от него сущее дерьмо.
Джим набросился на Тома и стал толкать его к двери. Том смеялся.
Убирайся отсюда, – ворчал Джим, – это место для дела.
Тут появился друг Тома и схватил Джима; затем этого друга схватил Тони Фанчес. К нему присоединился Бэйб. Джим зашёл в комнату Билла Сиддонза, чтобы вызвать полицию. Машина, приехавшая по звонку из “Palms”, появилась очень быстро.
Ты хочешь сказать, что ты вызвал ментов? – спросил Том. Он стоял теперь отдельно от остальных, ошеломлённо глядя на Джима.
Вы хотите сказать, что это вы вызвали нас? – спросили не менее ошеломлённые полицейские.
Бэйб начал обзывать полицейских, но они предпочли не обращать на него внимания. Тома отвели в машину его друга и увезли, Джим, Бэйб и Тони остались стоять на тротуаре. Когда Том через десять минут вернулся, чтобы бросить камень в офис “Doors”, Джим успел уже уйти в “Barney’s Beanery”, чтобы ещё выпить. В следующий раз Джим увидит Тома почти через год.
В апреле проблемы Джима с законом усугубились. Прежде, чем 6-го числа вернуться в Фоникс, он просмотрел впечатляющий 63-страничный документ, который Макс Финк подготовил к судебному заседанию в Майами. Джиму понравилось красноречие Макса в зале заседаний в Фониксе – он назвал его “профессиональным Терри Мэйсоном” – и был очень доволен, увидев, что изложение Максом обстоятельств дела подвергало сомнению конституционность законов, на основании которых он был арестован.
Первые десять страниц объясняли “современные общественные отношения и социальные стандарты, так, как их видел Макс (и Джим): “Молодёжь (и большая часть взрослого населения) восстала против “надводного” лицемерия, фальши и “только для белых” и “подводной” гнилости нашего общества. Фальшивые, эфемерные викторианские идеи разочаровывают в мире знания, научного развития и образования…”
Макс приводил в качестве прецедентов судебные дела, касающиеся фильмов “Я любопытный трусливый ” и “Полуночный ковбой” и ссылался на “Тропик Рака” Генри Миллера как на картины Гогена, Пикассо и Микеланджело. Много страниц было посвящено доказательству того, что Первая и Четырнадцатая поправки защищали театральные спектакли, и самоэто дело показывало лишь исторический “страх перед политическими возможностями театра”. Были упомянуты и постановления Верховного Суда США, защищающие свободу слова. Наконец, Макс оспаривал каждое обвинение в отдельности, доказывая, что все они в той или иной степени нарушают Первую, Восьмую или Четырнадцатую поправки, были “неконституционно не ясными или не подкреплёнными фактами”. Из четырёх законов, которые, как утверждалось в деле, были нарушены Джимом, самый свежий вступил в силу в 1918-м году.
6 апреля Джим вернулся в Фоникс вместе с Максом, очевидно, чтобы выслушать приговор по раздутым обвинениям в нарушении закона. Макс заявил в суде, что стюардесса по имени Шерри допустила ошибку и хочет изменить показания; тогда судья отложил вынесение приговора и назначил новое судебное заседание на более поздний срок в течение месяца.
7го Джиму доставили первые экземпляры его книги из “Simon and Schuster”. Джим держал в руках тонкий томик и восхищался им. Книга называлась “The Lords и Новые творения” с подзаголовком “Стихи”. Джиму не понравилось, как было обозначено его имя. Он просил написать – Джеймс Дуглас Моррисон, а написали Джим Моррисон. На обложке напечатали две фотографии “молодого льва”, упоминали пыльный пиджак в его рок-карьере и называли его публику “kids” – всё это ему не нравилось. Пыльный пиджак не имел к этому никакого отношения, но зато был самым неглубоким местом в поэзии Джима. В аннотации значилось: “ Он видит современную Америку и говорит о ней – о городах, наркотиках, кино, погоне за деньгами, старых, навязших в зубах идеях и новой свободе в любви…”
Джим отправил в Нью-Йорк, своему редактору, телеграмму, которая начиналась так: “ Спасибо вам и “Simon and Schuster”, книга далеко превзошла мои ожидания”. А Майклу МакКлюру он сказал: “Меня впервые не надули”. Майкл клянётся, что на глазах у Джима были слёзы.
На следующий день Бэйб Хилл, после попойки с Джимом в “Phone Booth”, вывалился на ходу из машины и сломал два шейных позвонка, а ещё через день Джим пьяным выступал на сцене в Бостоне.
Концерт затягивался, и в два часа ночи управляющий залом решил отключить аппарат. Странно, но микрофон Джима всё ещё работал.
Джим закрыл глаза. Затем вытащил из стойки тонкий блестящий микрофон и внятно произнёс: “Х…сосы”.
