М. Новоселов - Николай Эрнестович Бауман
На пути шествия демонстрации к рабочим колоннам подходили все новые пополнения. Присоединялись не только рабочие и студенты, — подошло еще несколько делегаций от воинских частей, а это по тому времени было весьма важным показателем.
Одна из участниц похорон Баумана вспоминает: «Вот усеяли весь забор железнодорожники Московско-Казанской линии и ждут. Чего они хотят? Присоединятся или нет? С таким внутренним вопросом встречалась всякая новая, неизвестная группа. Но только поравнялась с ней процессия — «Ура!» — и она вливается в наши ряды за красным гробом.
А вот отряд солдат-саперов смело марширует по направлению к нам и занимает место около самого знамени МК. Их особенно приветствуют демонстранты».
Из Петровской сельскохозяйственной академии приехали студенты и немедленно присоединились к траурной процессии. У многих из них были в руках внушительного размера палки, похожие скорее на дубины, и крепкие, рослые петровцы посматривали на ворота и в переулки, готовясь дать отпор черносотенцам, если те вздумали бы напасть на окружающих гроб руководителей похорон. Студенты Петровской сельскохозяйственной академии не раз уже вступали в настоящие сражения с полицией, и поэтому шпики и дворники хорошо знали, какую силу представляют в руках «земледелов» их традиционные, весьма солидного вида, палки. При приближении траурной процессии к Земляному валу, к ней присоединился новый отряд — студенты Межевого института.
Когда процессия проходила мимо чайной, где обычно ютились черносотенцы, кто-то сообщил руководителям похорон, что там затаилась засада под руководством переодетых полицейских. Немедленно члены МК большевиков направили в эту чайную отряд дружинников-большевиков. Дружинники вошли в чайную, держа под полой маузеры. Это предостережение подействовало: ни «молодцы» «королей» Гавриковой хлебной биржи, ни черная сотня из чайных Разгуляя и Елоховской не посмели напасть на демонстрацию всей рабочей Москвы. Полицейские поспешно покидали свои посты при приближении процессии. Улицы не вмещали многотысячные колонны демонстрантов, — балконы, даже крыши домов были полны народа.
Вы жертвою пали в борьбе роковой
Любви беззаветной к народу…—
пела многотысячная рабочая масса.
Настанет пора — и проснется народ,
Великий, могучий, свободный
Прощайте же, братья, — вы честно прошли
Свой доблестный путь благородный!..
Трудно в точности указать, сколько человек участвовало в похоронах Баумана. Все источники — и архивные материалы и опубликованные воспоминания участников похорон — указывают, что число демонстрантов превышало двести тысяч человек. В самом деле, о грандиозности процессии можно судить даже по одному красноречивому факту: когда передние ряды колонны шли уже по Большой Никитской (теперь улица Герцена), последние шеренги демонстрантов находились еще у Красных ворот. Поэтому нельзя считать преувеличением цифру в двести тысяч человек рабочих, студентов, интеллигентов, служащих, следовавших за гробом Баумана.
По мере приближения к центральным площадям города демонстрация приобретала все более внушительные размеры.
Траурные флаги, алые знамена появились на балконах и в окнах некоторых домов на Мясницкой и Никитской улицах, на Театральной площади.
Рабочие многих замоскворецких фабрик и заводов, мастерских Брянского, Александровского вокзалов поджидали траурную процессию неподалеку от Большого театра. Они решили присоединиться к своим товарищам в полном боевом порядке. Здесь же остановились делегаты многих городов. Вот живое свидетельство участника демонстрации.
«На Театральной площади стоял длинный ряд делегаций с венками.
Совершенно неожиданно вижу в этом ряду своего знакомого из Саратова.
— Вы как? — спрашиваю.
— Делегатом на похороны из сараевской парторганизации».
По дороге все время присоединялись новые и новые делегации, рабочие приносили новые венки, траурные флаги с самодельными, но искренними, скорбными надписями. «Трогательное впечатление, — пишет один из участников похоронной процессии, — производило множество маленьких простых венков, несомых на высоких древках, очевидно, от рабочих отдельных фабрик и групп». Не было, кажется, ни одной московской фабрики, ни одного завода, не приславшего со своей делегацией венок. Невозможно было прочитать и запомнить эти сотни траурных дат и надписей: от Московско-Казанской железной дороги, от Курских железнодорожных мастерских, печатников Лефортовского района, булочников Мясницкой части, рабочих заводов — «Новый Бромлей», Густава Листа, Гужона, «Богатырь» и т. д.
Над необъятной, неоглядной толпой реяли звуки революционных, боевых песен. Тысячи голосов пели «Марсельезу», «Варшавянку», «Красное знамя». Несколько оркестров играли похоронные марши.
Когда демонстрация от университета повернула по Никитской улице к Ваганьковскому кладбищу, оркестр и хор Московской консерватории в полном составе вышли навстречу профессии. Дирижер взмахнул рукой, и совершенно неожиданно, покрывая весь шум манифестации, летя ввысь выше толпы, выше реющих знамен, уносясь в синеву неба, зазвучали величавые и торжественные звуки похоронного марша:
Вы жертвою пали в борьбе роковой
Любви беззаветной к народу…
Процессия остановилась, как один человек, остановилась без всякой команды.
Молодые, свежие, прекрасно обученные голоса под стройный аккомпанемент великолепного оркестра консерватории, сливаясь с общим настроением и как бы вторя ему, звенели в воздухе:
Вы отдали все, что могли, за него,
За жизнь его, честь и свободу.
…Все стояли, как зачарованные… И затем тихо тронулись дальше…»{«Былое», 1926, № 1, стр. 90.}
Все дальше и дальше двигалась процессия по Никитской, потом по Пресне.
Вот уж виднеется, в дрожащих отблесках факелов, ограда Ваганьковского кладбища…
И, как бы по невидимому знаку, сначала окружавшие гроб Баумана товарищи-друзья, а затем и все ближайшие сотни, тысячи рабочих тихо и скорбно запели любимую песню Ленина «Замучен тяжелой неволей». Эта песня более всего была уместна именно здесь, на похоронах его верного ученика и соратника…
В борьбе за народное дело
Ты голову честно сложил…
Служил ты недолго, но честно
Для блага родимой земли…
И мы, твои братья по делу,
Тебя на кладбище снесли, —
пели провожавшие Николая Эрнестовича большевики, его друзья по подпольным кружкам, по подпольным массовкам. Грозно и сурово, как вызов врагу, и вместе с тем как великое пророчество, как непреодолимая уверенность в близкой победе звучали заключительные слова траурной песни:
