Збигнев Войцеховский - Раневская, которая плюнула в вечность
Милиционеры удивленно взглянули на него, предложили сесть в люльку мотоцикла, выехали со двора и спросили, куда подвезти, если им по пути? Скороходов отказался от приглашения, решил возвращаться домой пешком.
Он не понимал, почему Раневская так странно себя повела, пытался найти причину. Глеб долго шел по улице, беспрестанно курил и в конце концов понял, что с такой женщиной, как Раневская, нельзя пытаться настоять на своем. Если она сказала, что не может сегодня говорить, – нужно уходить, потому что она действительно не может! А идти на обострение отношений с Фаиной Раневской – это выступить против себя же.
Почему же он не ушел сразу же? Завтра поговорили бы. Но нет, вот уперся, как баран лбом, в ее дверь. Отдайте рукопись!
Скороходов опять рассмеялся, вспомнив, как наблюдала за ним и милиционерами Раневская. Он понял, что она была готова в любой момент открыть окно и защищать его, если бы понадобилось.
Глеб Скороходов тогда не знал, что вскоре развернется настоящая кампания против издания этой книги. Вокруг рукописи станут распускаться очень неприятные сплетни. Зато Раневская в один момент поняла, что за словесной реакцией последуют действия.
Глеб Анатольевич не стал звонить Фаине Георгиевне и спрашивать о рукописи. Он решил подождать и сделал правильно. Через неделю журналист получил бандероль, в которой была рукопись.
Но, как вы понимаете, книга не вышла. Раневская так и не разрешила этого сделать. Вместо этой книги Глеб Скороходов написал другую.
Фаина Раневская и Леонид Ильич
Фаина Раневская не любила власть. В пору владычества Сталина она ее боялась и даже ненавидела. Потому что власть в ту пору убивала без суда и следствия, забирала лучших друзей и ссылала их в Сибирь. В годы царствования Никиты Хрущева в стране исчезали на земле последние православные церкви, костелы и синагоги.
Да, надо заметить, что святыни разрушал не столько тиран Сталин, сколько народный любимец Хрущев. Он был поистине сатаной в украинской рубахе, приказывал устраивать танцплощадки на месте разрушенных храмов, отдавал монастыри и синагоги под склады и хранилища. Там гнило зерно, продукты, пропадал труд тысяч людей.
Потом пришла эра Брежнева. Тихая такая, неприметная. Не было смертных приговоров антисоветчикам, но велась травля Солженицына и академика Сахарова. Именно при этом бровастом генсеке появилось пугающее слово «диссидент». На всех бескрайних просторах Советского Союза психлечебница в первую очередь стала ассоциироваться с учреждением, где содержат вот этих самых ненормальных, отчего-то недовольных нашим общественным строем.
А чего Фаине Георгиевне быть недовольной им, противопоставлять себя этому режиму или даже просто его не любить? Медали она получала, премии – ой как много, квартира, опять же, отдельная!..
Но Раневская знала и обратную сторону этой власти. Ей было прекрасно известно, как в одну минуту мог быть запрещен любой спектакль. Какой-то дуре из идеологического отдела, видите ли, вдруг показалось, что в одной реплике содержится очернение советского образа жизни, а в другой провозглашается превосходство западной буржуазной философии над нашей марксистско-ленинской.
Пусть бы все это оставалось в теории, но ведь было и на практике. Да еще как! Товарищи из органов приходили и прямо перед спектаклем вносили изменения в реплики и монологи героев, бесцеремонно вмешивались в работу режиссера.
Раневская, как никто другой, видела, что эта уродливая власть коммунистов пыталась подмять под себя исключительно все стороны жизни, а искусство – в первую очередь. Ей было прекрасно известно, как власть может ломать судьбы, из нормального культурного человека сделать врага народа. Актриса не раз замечала, как писатель или поэт, еще вчера любимый и почитаемый всеми, становился психически больным, невменяемым. Фаина Георгиевна была свидетелем травли Пастернака, Ахматовой и многих других, кто был ей особенно дорог и близок. Растянутая во времени пружина социалистического мракобесия в нужный момент сжималась и выбрасывала за пределы человеческого нормального общества каждого, кого посчитала ненужным, чужим, вредным, опасным.
Раневская, как никто другой, имела право ненавидеть эту власть, которая забрала у нее любимого человека. Фаина Георгиевна была уверена в этом. И пусть я ошибаюсь насчет «любимого», но тот факт, что с маршалом Толбухиным эта женщина была счастлива, – бесспорный. Она говорила так сама, это видели окружающие, знали подруги и близкие друзья. Маршал Толбухин был чуть ли не единственным мужчиной, с которым Фаина Раневская открыто встречалась именно как женщина. Его у нее забрали.
Что бы ей ни говорили о внезапной болезни маршала, как бы ни убеждали в том, что врачи были бессильны, однако не только она прекрасно понимала, что стало твориться в Советском Союзе после победы в Великой Отечественной войне. Люди видели, как внезапно переводились в самые отдаленные округа известнейшие полководцы, как многие оказались списанными в запас якобы по болезни, как некоторых героев войны постигла та же участь, что и маршала Толбухина. Они умерли от внезапной болезни.
Но не нужно думать, что Раневская росла диссиденткой и антисоветчицей. Заметим в скобках, что Фаина Георгиевна читала практически всю самиздатовскую литературу, но никогда ее не распространяла и не хранила дома. При всем желании донести людям правду актриса выбрала самый трудный, неблагодарный и утомительный путь – через искусство. Потому что только оно может подвигнуть человека к настоящей эволюции.
Да, Фаина Раневская имела не одну награду от партии и правительства. Она носила высокое звание народной артистки, но воспринимала все это как результат ее признания прежде всего зрителем. Она видела действительную цену всем этим званиям и наградам.
Как-то Любовь Петровну Орлову пригласили в какой-то затрапезный Дом культуры. Она поехала, выступила, получила гонорар. Потом знаменитая артистка вынуждена была писать унизительное для нее письмо в Министерство культуры. Ей в гонораре обрезали две трети! Не учли, что Любовь Орлова – народная артистка, что у них другая шкала гонораров при выступлениях.
– Как это унизительно, как это гадко узнавать! – возмущалась тогда Фаина Раневская. – Они пригласили народную артистку к себе в некий домик, где собрали три с половиной инвалида публики, заставили ее два часа работать и заплатили ей меньше, чем заезжему фокуснику!
Да, Раневская принимала награды от правительства. Но никогда не высказывала радости по этому поводу, презрительно называла их «мои похоронные принадлежности». Да, Фаина Георгиевна бывала на приемах в правительстве, ее чествовали, но все это она воспринимала как нечто обязательное, как игру, и не более того, где не было места настоящим чувствам. Актриса никогда не позволяла себе вытерпеть хоть малейшее унижение, заигрывание, проявление панибратства.
