Виктор Афанасьев - Рылеев
Его гибель оплакал Гёте во второй части «Фауста».
Узнав о смерти Байрона, Гейне сказал: «Это был единственный человек, с которым я чувствовал духовное родство».
Огромное впечатление произвела кончина Байрона в России.
Вл. Одоевский Кюхельбекеру: «Хочешь ли слышать новости? Одна ужасна — лорд Байрон умер». Вяземский: «Третьего дня был для меня день сильных впечатлений… Узнаю в Английском клубе: смерть Байрона… Какая поэтическая смерть — смерть Байрона! Он предчувствовал, что прах его примет земля, возрождающаяся к свободе… Завидую певцам, которые достойно воспоют его кончину».
Смерть Байрона воспели в стихах Веневитинов, Кюхельбекер, Козлов, Вяземский и Рылеев.
Рылееву дорого было стремление Байрона к действию, и именно к такому, которое направлено к освобождению народов. В Италии Байрон содействовал карбонариям. В Греции стал военачальником — он выступил во главе снаряженного на собственные средства отряда сулиотов против турок — притеснителей греков.
Вскоре в печати появились рассказы о героической смерти английского поэта. Рылеев прочитал в одном из французских журналов такой рассказ. «Вы слыхали, — говорилось там, — что рассказывают о лорде Байроне, английском пэре, окруженном всеми удовольствиями роскоши, о Байроне, имеющем великолепный дворец на берегах моря Адриатического, слуг с блестящими ливреями, богатую и прекрасную гондолу, стаю собак, дорогих коней, все великолепие роскоши, о Байроне, жившем в атмосфере, дышащей негою и сладострастием… Что ж! Узнаете ли вы его в этой утлой хижине, под этим немилосердным небом, среди этих смрадных болот, довольствующегося грубою пищею, одетого в простое платье и вместо всех удовольствий обучающего солдат?.. Золото теперь для него превратилось в синоним орудий, снарядов, вооружений: не стихи, не поэмы, не любовь, но счеты, займы, поставка оружия, снаряды кораблей, артиллерия — вот его занятие!..
Однажды он страдал конвульсиями и после перелома сей болезни жаловался на чрезвычайную головную боль; доктора присоветовали ему припустить к вискам пиявок, но они так много высосали у него крови, что больной лишился чувств. Едва только он пришел в себя, и слабый, бледный, лежал в беспорядке на своей постели, как вдруг взбунтовавшиеся сулиоты, покрытые грязью, ворвались в его комнату и с стуком оружия, с криком требовали денег и припасов. Как будто бы электрическая искра пробежала по всему его телу от сей неожиданной дерзости, и одушевленный лорд Байрон вдруг поднимается с своей постели, бледный, окровавленный, и говорит раздраженной толпе с такою силою и убедительностью, что необузданное бешенство их исчезло вдруг, и они пали на колени пред его постелью… Сцена высокая!»
Байрону приписывали разные предсмертные слова. То он будто бы сказал: «Бедная Греция!», то: «Я покидаю в мире нечто дорогое для меня». Рассказ о его смерти обрастал разными легендарными деталями (например, будто бы турки, узнав о кончине поэта, так были рады, что устроили салют из пушек), но основа его была неизменна: лихорадка, грозная речь к своим солдатам, смерть. Смерть вдали от родины. В Греции. День его смерти был объявлен в Греции днем национального траура.
Александр Бестужев выразил и мысли Рылеева, когда написал Вяземскому: «Мы потеряли брата… в Бейроне, человечество своего бойца, литература — своего Гомера мыслей. Он завещал человечеству великие истины в изумляющем даровании своем и в благородстве своего духа пример для возвышенных поэтов». И в дневнике своем Бестужев отметил: «Чуть не плакал по Бейроне».
Рылеев в своей оде «На смерть Бейрона» обращается к Англии:
Царица гордая морей!
Гордись не силою гигантской,
Но прочной славою гражданской
И доблестью своих детей.
Парящий ум, светило века,
Твой сын, твой друг и твой поэт,
Увянул Бейрон в цвете лет
В святой борьбе за вольность грека.
…Британец дряхлый поздних лет
Придет, могильный холм укажет
И гордым внукам гордо скажет:
«Здесь спит возвышенный поэт!
Он жил для Англии и мира,
Был, к удивленью века, он
Умом Сократ, душой Катон
И победителем Шекспира.
…Когда он кончил юный век
В стране, от родины далекой,
Убитый грустию жестокой,
О нем сказал Европе грек:
«Друзья свободы и Эллады
Везде в слезах в укор судьбы;
Одни тираны и рабы
Его внезапной смерти рады».
Это стихотворение Рылеева не было напечатано при его жизни, оно появилось лишь в 1828 году, без подписи, в альманахе «Альбом Северных муз», с цензурными искажениями во многих строках.
Вслед за одой «На смерть Бейрона» появились «Стансы» Рылеева, посвященные Александру Бестужеву. Они были напечатаны в «Полярной Звезде» на 1825 год. Критика восприняла их как традиционную «унылую» элегию. Греч писал в «Сыне Отечества», что «Стансы» относятся «к тому роду поэзии», который можно обозначить «именем тоски о погибшей молодости». Никто в то время и не мог увидеть большого, сокровенного смысла этого трагического, а вовсе не «унылого», стихотворения. Может быть, значение «Стансов» было понятно одному только Александру Бестужеву, «другу единственному» (как он там назван автором). Стихотворение невелико. Вот оно:
Не сбылись, мой друг, пророчества
Пылкой юности моей:
Горький жребий одиночества
Мне сужден в кругу людей.
Слишком рано мрак таинственный
Опыт грозный разогнал,
Слишком рано, друг единственный,
Я сердца людей узнал.
Страшно дней не ведать радостных,
Быть чужим среди своих,
Но ужасней истин тягостных
Быть сосудом с дней младых.
С тяжкой грустью, с черной думою
Я с тех пор один брожу
И могилою угрюмою
Мир печальный нахожу.
Всюду встречи безотрадные!
Ищешь, суетный, людей,
А встречаешь трупы хладные
Иль бессмысленных детей…
Тут, за традиционными оборотами «унылой» поэзии явственно возникает жаждущая героического дела душа не удовлетворенная ни медленным течением событий общественной жизни, ни полустихийным бытием тайных декабристских организаций.
