Оливер Харрис - Письма Уильяма Берроуза
Тут включается воспоминание об охренительном случае в Мексике — о том, как Кейф нашел под камнем огромную многоножку: «Все тело охватили самопроизвольные спазмы.
Ток побежал по хребту — волной несказанно противной и обольстительной, — врываясь в мозг и опаляя его, словно раскаленная добела ракета. Согнувшись пополам, Кейф упал на колени, как будто собираясь вознести страстную молитву. «Да! Да! Да!» — крики срывались с его губ, один громче другого. Он выпростал вперед руки с побелевшими от напряжения сухожилиями, схватил многоножку и, исторгнув нечеловеческий вопль, разорвал отвратительное создание. Оно, извиваясь в предсмертных муках, впилось лапками Кейфу в пальцы. А он вопил и рвал многоножку на части, втирая себе в грудь ошметки плоти, окропленные желтыми и зелеными соками. Постепенно окровавленные пальцы ослабли, члены налились тяжестью, веки сами собою закрылись, и Кейф повалился на бок. Проспал до заката».
Мой роман постепенно обретает форму. Ученые открыли антиглюковый препарат, который убьет в человеке всякую волю, сочувствие к ближнему, способность понимать символы, обрубит связь с мифом и лишит творчества… Мы — группа сопротивленцев — сами ищем формулу препарата, чтобы уничтожить ее. Кровь, стрельба, пытки — в комплекте. Собственно, уже в самом начале я убиваю двух копов, пришедших увести меня в лабораторию, где меня собирались использовать как морскую свинку в опытах с антиглюковым препаратом. Они-то думали, что идут по обычному заданию забрать в участок обычного джанки, но: «…Я резко выстрелил в живот Хаузеру. Дважды. Прямо туда, где жилетка чуть приподнималась, обнажая клочок белой сорочки… О’Брайен уже выхватывал из наплечной кобуры пистолет, рукоять которого сжимал сведенными от ужаса пальцами, во я пальнул ему в лоб. В высокий, багряный лоб — на дюйм ниже белобрысого скальпа» [288].
Ну?
Не знаешь, кстати, как у Аллена с журналом? Если напишешь ему, передай: в день я питаюсь всего один раз, да и то кое-как. Меню примерно такое: жареные яблочные кожурки с испанским беконом — жирный, зараза, — хлеб без масла и чай без молока. Короче, нужны бабки! Привет Лю и Чессе [289].
Всегда твой, Билл
АЛЛЕНУ ГИНЗБЕРГУ
Танжер
19 февраля [19]55 г.
Дорогой Аллен!
От всей души спасибо за чек, который эффектно прибыл, как раз когда посольство закрывало свои двери. Ты спас и меня, и мою фотокамеру…
Утром того дня, не сказать как, приятно удивил Алан Ансен — прислал чек на пять тысяч лир (пятнашка баксов). (А ведь я всего-то упомянул, в какой финансовой жопе оказался, но о деньгах его не просил и даже не намекал!) Представь мой шок, мое разочарование (мои активы составляли в тот день шесть центов, две вмазки и полбулки черствого хлеба), когда в банке сказали, мол, чеки подобного образца обслуживаются только в Италии. Я принялся просить денег в долг, но те, кто мог дать, ничего не имели, а те, кто имел, давать не желали. У меня ни сентаво. Что делать? Продать фотик, больше нечего. Несу его в лавку к индусу, который отвечает: «Приходи через два часа, я назову свою цену». Сразу дать денег он отказался, и я бегу в посольство проверить — вдруг пришло письмо от тебя. И вижу — есть чек! Бегу обратно и вырываю камеру из лап недовольного индуса.
Теперь в тратах себя ограничиваю и в будущем постараюсь избежать подобных жопей (или жоп?). Твой чек я сумел обналичить л ишь благодаря знакомому, у которого есть счет в банке, иначе бы ждать мне неделю. Деньги еще можно посылать чеками «Американ экспресс», выписанными на мое имя. В их офисе тебе объяснят, что да как. Комиссия — номинальная. Международные денежные переводы — бодяга долгая, забирает три недели на клиринг. Поэтому лучше всего отправлять либо именным чеком, либо через «Американ экспресс». «Американ экспресс» даже лучше: боюсь, мой приятель изменит нашей с ним дружбе.
Мой роман обретает форму. Тема — нечто более страшное, нежели атомная война, а именно создание антиглюкового препарата, который разрушает в человеке способность понимать символы, создавать мифы, начисто вырубает интуицию, сочувствие к ближнему и телепатический дар. Человек становится послушной машиной, и его поведение легко предсказать методами, зарекомендовавшими себя для материалистических наук. Если коротко, то препарат удаляет из уравнения человеческой личности глючную, ненужную переменную — спонтанную, непредсказуемую мысль.
Я уже рассказывал, как при легкой ломке возникает чувство ностальгии, похожее на сон; все из-за того, что чувствительность резко обостряется. Собственно, отсюда ученые и плясали, когда разрабатывали антиглюк. В романе действуют масштабные кафкианские заговоры, зловещие станции телепатического вещания. Корень конфликта — между Востоком, представляющим спонтанную, рвущуюся на свободу жизнь, и Западом, представляющим диктат извне, броню характера, смерть… Очень трудно понять, кто на чьей стороне, особенно ты сам. Противники постоянно засылают во вражеский стан агентов, которые выдают себя излишней преданностью делу; если точнее, то они сами не знают, за кого бьются.
Тем временем ученые разрабатывают антиглюковый препарат. Сами глюки прорываются в трехмерную реальность. Рождаются вещества, способные усилить способность читать символы и телепатический дар; отныне каждый отошедший от нормы поведения угрожает Диктаторам, на стороне которых, казалось бы, все преимущества: они располагают средствами контроля той самой трехмерной реальности (полиция, армии, атомный арсенал, ядовитые газы и проч., проч.). Однако массивная броня душит Диктаторов, как душила она динозавров. (Впрочем, исход противостояния пока даже мне неизвестен.) […] [290].
Скажи, я избрал неверный подход к тебе? Правда, в этом все дело? Ну так ведь дело можно поправить. Я стану питаться маслом пшеничных зародышей и практиковать Позитивное мышление, пока не лопну от переизбытка жизненной силы, оставив по себе легкий душок озона. Вот встретимся, я пронжу тебя орлиным взглядом и без лишних слов заключу в могучие объятия. Сопротивление бесполезно, ты мой — от и до. А если серьезно, Аллен, то мне нужны отношения равных мужчин, благородных и сильных; желательно на фоне романтических приключений. Жаль, что в нашей культуре слово «приключение» неотрывно связано с понятием криминала: влюбленные рвутся преступить закон ради любимых. Однако в Южной Америке приключение раздельно от криминала, и я зову тебя с собою туда. В экспедицию. Иными словами, к черту жалость к себе и зависимость. Если и случается мне снова впасть в зависимость, то лишь потому, что не могу получить желаемого. Преступление во имя любви — не столько доказательство преданности, сколько демонстрация мужества и благородства. «Лишь храбрый справедливость заслужил» [291]. Ну ладно, basta (хватит).
