Александр Гольденвейзер - Вблизи Толстого. (Записки за пятнадцать лет)
22 сентября. Из письма Александры Львовны: «Папа в общем чувствует себя недурно, но огорчает нас то, что каждый раз, как он начинает ходить, нога внизу распухает. Душан на это не очень огорчается и говорит, что так бывает. Последние несколько дней он опять сидит в кресле, а перед этим ходил и даже ездил кататься…»
9 октября. Вчера провел день в Ясной. Л. Н. сказал мне, что задумал художественную работу.
— Начинаю — не знаю, осилю ли.
Среди дня Л. Н. предложил мне поехать с ним к Чертковым (Чертковы, Владимир Григорьевич и Анна Константиновна, жили на хуторе близ Телятенок, в двух — трех верстах от Ясной Поляны). Мы поехали в пролетке. По дороге заехали в деревню Телятенки. Л. Н. хотелось поговорить с тамошним крестьянином, стариком, Андреем Масловым (бывший ученик, в те времена уже великовозрастный, Л. Н. по яснополянской школе), тип и судьба которого нужны были Л. Н. для его художественной работы.
Когда мы после посещения Маслова выехали из деревни, Л. Н. жаловался мне, что из его беседы с Масловым ничего не вышло:
— Наш приезд произвел сенсацию, собрались любопытные. Надо будет как‑нибудь прийти пешочком незаметно.
По дороге Л. Н. сказал мне:
— Старикам свойственно жить духовной жизнью: нет ничего отвратительнее, как когда старик старается пользоваться радостями телесной жизни…
У Чертковых в разговоре кто‑то сказал фразу:
— Хорошо, что есть время.
Я, шутя, заметил:
— Времени нет.
Л. Н. по этому поводу сказал:
— Вся ошибка этих рассуждений — об условности понятий пространства и времени — в том, что мы их не к тому прилагаем. Я давно уже много раз старался уяснить себе это, но все не удается. Приходишь к нелепости: начало и конец времени — предел пространства. Вся эта нелепость происходит от того, что мы эти рассуждения прилагаем к миру материальному, который вне форм пространства и времени немыслим; а в приложении к духовной области этой нелепости нет, и ясно сознаешь, что пространство и время — только формы нашего мышления.
По дороге от Чертковых в Ясную мы заехали в поселок «Дворики» (на Киевском шоссе), где вчера один крестьянин нечаянно застрелился на ружья. Л. Н. хотел проведать вдову.
Мы зашли в избу. Л. Н. долго молча смотрел на прекрасное, спокойное лицо покойника.
Поговорив немного, как он один это умеет, просто, серьезно и как‑то удивительно в самую точку, с вдовой, Л. Н. простился с ней, и мы поехали домой.
Когда мы ехали задами Ясной Поляны, Л. Н. сказал мне:
— Я весь полон своей работой.
Л. Н. просил меня сходить в Москве в редакцию «Русских Ведомостей», достать там и прислать ему «Русские Ведомости» за какие‑нибудь два — три года восьмидесятых годов прошлого столетия. Ему хочется более живо восстановить в памяти общественное настроение того времени.
После обеда мы сыграли в шахматы. По окончании партии Л. Н. сказал мне:
— Когда мы с вами молчали за шахматами, я все думал, что предстоит еще радость — музыка. Я, разумеется, вечером играл.
После музыки играли в винт. За винтом Андрей Львович извинялся, что рекомендовал отцу молодого человека Кулябко — Корецкого, бывшего у Л. Н. на днях. Л. Н. сказал о нем:
— Я пробовал с ним, как всегда, серьезно говорить, но это совершенно бесполезно. Он объявил мне, что Бога нет. Если в человеке нет религиозного сознания, до него слова не доходят. Это те же грабители — экспроприаторы — только им нет надобности прибегать к таким внешним действиям — они поставлены в другие условия. Это люди — «sans foi, ni loi» (без чести и совести).
Андрей Львович сказал, что скоро снова начнется революция, на что Л. Н. ответил:
— Да она и не прекращалась! Ненависть с обеих сторон все растет.
Потом Л. Н. сказал еще:
— Мне это для моих мыслей нужно было — я вот что думал: говорят — люди должны стремиться любить друг друга. Какая уж любовь! Сначала только бы не мешать друг другу: «vivre et laisser vivre» (живи и давай жить другим).
Софья Андреевна заметила, что нельзя религиозную жизнь считать для людей обязательной.
Л. Н. сказал ей:
— Религия — не в Николае — угоднике и Божьей матери, а в увеличении добра. Как в физическом мире ни один удар не пропадает, так и всякая мысль, слово, дело не пропадают.
По поводу мысли «Нет в мире виноватых» Л. Н. сказал:
— В государственном строе все приспособлено так, чтобы каждый мог чувствовать себя невиноватым. В этом механизме незаметно вина перекладывается с одного на другого. Иначе никто не мог бы вешать!
Когда я уезжал, Л. Н. сказал мне:
— Прощайте. Александр Борисович, общение с вами мне было нынче особенно приятно.
8 ноября. Из письма Александры Львовны: «Если бы вы знали, как быстро летит день и сколько надо успеть сделать… Только что написала в десяти экземплярах «письмо к сербской женщине о присоединении Австрией Боснии и Герцеговины» и, кроме того, переписываю начисто «Круг Чтения», с чем Чертков страшно торопит, так как хочет, чтобы это было напечатано к первому января. Утро пишу, а в два часа папа ездит верхом, и так как мы боимся пускать его одного, я езжу за ним в санях. А вечер проходит за винтом. Нынче папа моется, и потому имею время написать вам.
Папа совсем почти поправился, очень много работает, бодр, весел, занимается опять с мальчиками (крестьянскими ребятами) и вообще совсем вошел в свою прежнюю колею. Чертков бывает каждый день».
1909
2 января. Из письма Александры Львовны: «У нас все хорошо».
Из письма H. H.Гусева: «До вас большое дело. Если соберетесь, как хотели, в Ясную на этих днях, то заезжайте или пошлите к Сергею Петровичу Мельгунову, сотруднику «Русских Ведомостей», за книгами, которые он обещал приготовить для Л. Н. Книги эти касаются той темы, над которой теперь работает Л.H.: смертной казни. Ему важно иметь как можно больше материала… У нас все благополучно. Л. Н. почти кончил статью о Столыпине. Здоровье его ничего».
10 февраля. Как‑то зимой Софья Андреевна в присутствии Л. Н. резко осуждала В. Г. Черткова, отчего Л.H., как всегда в этих случаях, очень страдал. Это было утром. Среди разговора Л. Н. встал и ушел к себе в комнату.
Через некоторое время он вышел опять в столовую, остановился в дверях и взволнованным голосом сказал:
— У нас в доме живет старая няня, я ее почти не знаю, а я люблю ее, потому что она Сашу (Александру Львовну) любит… А если этого нет, нет настоящей любви…
Сказав это, Л. Н. повернулся и тихо пошел опять к себе.
Нынче вечером Л. Н. сказал:
