Людмила Гурченко - Люся, стоп!
Я стояла на льду на коньках и думала: «Вот я и дождалась. Я дождалась своего счастья. Меня приглашают сразу в несколько фильмов. Несколько ролей. Да каких!» А через десять минут — хлоп! И конец эйфории. Больница, операции и… Маша и Саша все еще разговаривали, но вот она повернулась ко мне лицом. И я увидела, что она плачет. Я посмотрела на маму. Моя мама стояла, крепко сжимая кулаки, — верный признак того, что она еле-еле себя сдерживает (я это знаю с детства). Значит, она эту сцену наблюдала раньше. А может, даже знает причину Машиных слез. У меня с Сашей всегда были чудные отношения. Машины недостатки я знала. Я всегда была на его стороне. Они заметили, что мы с мамой все видим. Саша отошел от Маши, приблизился к нам и сел на скамейку. Я искала глазами Костю, и, как только он увидел мои встревоженные глаза, сразу напрягся — в чем дело?
— Что произошло, Саша? Почему Маша плачет? — шепотом спросила я у него.
Молчание. Молчание долгое. И сразу же на всех нас, до этой поры безмятежных и счастливых, напало такое оцепенение, такое напряжение. Что делать? Моего папы нет. Если бы он был с нами, подобного не случилось бы. Да он просто не допустил, не запустил бы ситуацию так далеко. Он был так чувствителен к бугоркам и неровностям в отношениях. Но его нет. Давай, Люся, выступай. Твоя роль. И больше актеров на эту роль нет.
— Понимаете… мне бы такую, как вы…
Что? Это что, про меня? Ударило в виски, подпрыгнуло сердце, я мгновенно оглохла…
И только где-то далеко веселые крики Марика и Леночки, лай нашей собачки и карканье ворон. Моя голова распухла. Ее заполонили инородные тела и мрак. И боль! Боль острая, неотвратимая. Думаю, что это была не я. А та, которой я бываю, когда надо защищать родных, близких, себя, свой дом, свою Родину.
— Ты знаешь, милый, я бы с тобой… рядом не села.
Что там гоголевская немая сцена в «Ревизоре»! Моя мама упала на скамейку. Маша сразу перестала плакать. Костя притих. В прямые бои он не вступал. Что делать, у меня в таких ситуациях, после смерти папы, никогда защиты и опоры не было. Я знала, я чувствовала всем своим существом: за этих детишек, за Машу, которую подняли без отца, я вот сейчас, сию минуту, могу собой закрыть амбразуру с самой страшной ракетной установкой. Знай это, папочка, и будь спокоен.
В то время у Саши уже были «отношения»… Из семьи он ушел. Позже до меня доходило: «Кому ты нужна с двумя детьми». Это тоже надо пережить.
Ну, что теперь об этом говорить… Ведь меня могло и не быть здесь, на кладбище. Маша не позвонила. Мама не позвонила.
«Люся, а ты знаешь, у меня в школе записано, что моя мама — Маша Гурченко, а у Капошной уже нет. Тогда папа уже вернулся».
За этой фразой стоит многое. Значит, тот год оставил в нем большой след. Ему тогда было семь лет. Год он был в доме единственным мужчиной. Тот год… Маша с двумя детишками выходит из трамвая. Одна на руках, другой держится за юбку. Как две обезьянки. Разве это видение когда-нибудь может изгладиться из памяти? Год приводили Машу в прежнее состояние. А Марик в семь лет пошел на почту разносить газеты. Пусть, думаю, с самого детства не чурается никакой работы. Они за ручку с Леной и с Машей носили почту, работали. А значит, выживали. Отдали Машу на курсы вождения. Отдадим ей машину, будет легче с детишками. Костя покупал билеты на все детские спектакли Москвы.
А Саша подал на развод. И тут моя мама резко выступила против развода. Надавили на меня. Здорово надавили. Ладно.
«Скажи, Маша, в суде так: «Я сама выросла без отца. Знаю, что это такое. Я хотела бы сохранить семью».
Их не развели. Назначили повторный суд.
«Маша, боже сохрани, такой позор. Как-нибудь переживем».
Но. Но!
«Это ты такая. А мы с Машей другие» — такая была позиция моей мамы. Но их развели. Моя мама сильно упала духом. Она понимала, что сильно перегнула в отношениях с Сашей. А я все читала (по-моему, впустую) лекции Маше:
«Вот мы смеемся с тобой над Лёлей, когда она причитает, что жизнь сложная штука, а ведь это правда, Машенька. Ни кино, ни театр, ничто не может сравниться с искусством жить. Тут и ум, и терпение, и хитрость, и лукавство. Да-да, Машенька. Искусство жить — это искусство и одеваться, и т. д. и т. п.»
— Мам, опять звонил Сашка. Не знаю, чего он хочет. Говорит, что забыл какие-то провода и что-то еще… Хочет заехать. Я тут же тебе перезвоню.
За год Маша расцвела. Опять идем по улице, и все заглядываются на нее, как раньше. Какая же я была счастливая. Ждем с Костей звонка. Ждем час, два, четыре, пять. У них телефон занят. Костя поехал к ним. Вернулся и сказал: «Они сошлись».
Ну и слава богу. Никогда не лезть в семью. Я хорошо знаю, чем это кончается. Помогла, когда нужно, чем смогла, и живите сами. Они опять расписались. И именно в то время начался затяжной конец моей истории длиной в семнадцать с половиной лет. «Одна заря сменить другую спешит, дав ночи полчаса».
Точно сказано в Писании: «Если ты имеешь дочь, и она вышла замуж, то у тебя может появиться родной сын. Или ты потеряешь дочь».
Папы нет уже двадцать восемь лет. Марика нет три года. Они, мои два любимейших на свете Марка, лежат теперь на одном кладбище. Думала ли я об этом, когда он родился?
Марик, Марк!
Глава восемнадцатая. Здравствуй, кляча!
Шел третий, во многом еще сырой спектакль «Бюро счастья». Я знала, что в зале находится режиссер, с которым связан тот наш первый ошеломительный успех. Теперь, с расстояния в сорок пять лет, этот успех особенно очевиден.
Эльдар Рязанов. Много артистов снималось в его фильмах. Он сам написал много интересного и о своих фильмах, и об артистах, и о себе. И все же ни один актер так не связан с ним, как я. И от того карнавального времени остались на свете в общем-то несколько человек.
После спектакля небольшой фуршет. Рязанов мной был доволен. Доволен был моей работой. Врать он не умеет. У него все на лице. Он тоже Скорпион. На него тоже лучше не нападать.
— Люся, сейчас дописывается один сценарий. Он сделал паузу.
— На какую тему? — спросила я, чтобы заполнить паузу.
— Да вот, название… Думаю… название будет «Старые клячи».
Вот почему была совсем «нерязановская» пауза. Он, видно, не забыл, что я однажды отказалась играть в его фильме «Небеса обетованные», хоть и роль писал в расчете на меня. Тогда я сказала, что «еще успею, Элик, это у меня впереди». И это он тоже, конечно, помнил. Ух, Рязанов. Скорпионище. Все помнит.
— Элик, ей-богу, противно, что «старые», но то, что «кляча», это точно про меня.
А в голове тут же созрела реплика: «Да какая разница…» Откуда эта реплика? Одна моя знакомая была увлечена одним человеком, довольно красивым, но у него от природы было на руке четыре пальца. А я, дура, у нее тогда еще спросила: ну как же, как же ты с ним можешь, у него ведь четыре пальца? И она мне просто-просто, буднично-буднично, как будто думала о чем-то другом, сказала: «Да какая разница…» Замечательная интонация.
