Святослав Рыбас - Красавица и генералы
- Вы им чужой, - сказал Ланге. - Надо было уговорить их не сопротивляться. Вы еще молоды и опрометчивы, однако хочу кое-что объяснить, чтобы впредь вы не рисковали головой... Мы с вами интеллигенты и по своему положению должны обслуживать власть имущих. Нам без властей никак не прожить, нас раздавит простонародье. Пример налицо. Слава богу, сегодня почувствовали, что за нами сила. Правда, это казаки с отсталыми монархическими взглядами, у них к тому же нет всероссийских экономических интересов, лишь одни окраинные амбиции. - Ланге усмехнулся. - Вот уже критикую! Трудно удержаться, когда видишь правильный путь, а силы не имеешь... Приходите завтра на рудник, начнем работу.
То, что управляющий объяснял свои взгляды и звал на работу, то есть занимался несвойственным ему делом, вызывало ощущение неустойчивости.
- На работу? - переспросил Виктор. - Но все рабочие, наверное, разбежались.
- Надо собрать, - сказал Ланге. - Если не долг перед отечеством, то уж голод заставит их работать.
Песенники по сигналу сотника запели:
Как за Доном за рекой, вот,
Казаки гуляют,
Некаленою стрелой, вот,
За реку пущают.
И задорно притопывали, посвистывали, почти преобразившись в загулявших казаков.
Они ночью мало спят, вот,
Ходят, разъезжают,
Все добычу стерегут, вот,
Рыщут, не зевают.
Нина, улыбаясь, смотрела на них. Пропели "Как за Доном" и еще три песни.
Один из казаков, с двумя крестами на груди, раскрасневшийся, рыжеватый, с широкими веснушчатыми кистями, рассказывал Трояну, за что получил кресты.
Виктор подошел к ним поближе. После разговора с Ланге он был предоставлен самому себе, Нина не обращала на него внимания, и он ее осуждал.
Слушая неторопливую, полную достоинства речь казака, он вспоминал вчерашний бой, как подвели пушку и начали бить по руднику.
- Уже развиднелось, - рассказывал песенник. - Наш дозор замаячил нам с опушки, чтоб мы, значит, потихоньку шли, не выдавали себя... Идем без дороги по эту опушку, а по ту опушку, по дороге, они идут. Углом к нам. Охранение его прошло, нас не приметели. Спереди офицер, синяя шубка наопаш висит, серебро сверкает, мех плотный, теплый. За офицером - они. По четыре в ряд, шесть шеренок. Солнце всходить уже стало. Сабли на солнце заблестели. И лошади фыркают. Идут рыской. Ну подъесаул наш говорит так тихо, почти неслышно, чтоб шашки вынули. Повалили мы пики... Айда, погнали! Зашумели: ура! Офицер ихний крикнул... Я ему пикой под самое горло... Запрокинулся... Весь серебром обшитый...
Троян не дослушал казака и, достав бумажник, дал пять рублей, сказал:
- Это тебе, братец, за голос. Лучше пой. А про зверства не люблю.
Песенник поблагодарил и улыбнулся:
- Чего, господин, от моей балачки с души воротит? Так на то война, чтоб погулять, там все под Богом ходют.
- Вчера рабочих стрелял? - спросил Троян.
- Тьфу! - грубо ответил казак. - Сдурели вы тут, чи шо? - И повернулся к инженеру спиной, вприщур поглядел на Виктора и вперевалку прошел мимо, обдав запахом пота и дегтя.
"Родина, - подумал Виктор. - Эх, родная сторонка!" Он почти согласился с раненым социалистом, ни во что не ставившим эту кровавую родину, и согласился бы полностью, если бы была какая-то другая родина. Но другой не было! Этот казак-зверюга, чудесно певший, легко воевавший и убивавший, был неотрывен от Ланге, Нины и самого Виктора.
Виктор снова поглядел на Нину, силясь разобраться, что с ней происходит. Ему показалось, что она тоже должна думать о Рылове, о том, что тот - враг и его следует отдать казака м.
- Нина, надо с тобой поговорить!
Они вошли в кабинет, Виктор сказал, что не может забыть раненого и просит не проговориться о нем.
- Не проговориться? - спросила Нина. - Мне-то? Печенеге? Ладно! произнесла она, раздражаясь. - Долго собираешься стоять нараскоряку? Казаки помогли мне, всем нам, запомни!
- Они его убьют, - сказал Виктор. - Понимаешь, я хочу, чтобы его убили. И ты хочешь. Меня подмывает сказать есаулу... Но мы будем убийцами.
- Сейчас пойду и скажу, - ответила Нина. - Пусть решает, может, помилует. Тебя же помиловали!
В ее голосе он услышал странную жестокую ноту. Она отвернулась, стала вертеть тяжелый браслет на левом запястье, потом сдернула его и швырнула на пол. Базелика зазвенела, покатилась.
В застекленном фотографическом портрете Петра Григорова промелькнуло отражение желтой кофты.
Нина вышла из кабинета, оставив Виктора, и он догадался, что будет. Она выдаст им Рылова!
Он уже не мог ее удержать. Получалось так, что он расправился с Рыловым ее руками, напомнив про раненого. Из гостиной донеслись возгласы офицеров, смех Нины, отвечающей им как ни в чем не бывало. "Что же она за человек?" подумал Виктор. Идти туда не хотелось, но требовалось что-то изобрести, чтобы защититься от страшного обвинения. Он механически раскрыл книжный шкаф, взял первую попавшуюся книгу, прочитал название: "Небожитоли. К вопросу о том, можно ли считать ангелов населонием звездных миров". Он поставил книгу обратно, закрыл дверцы. "Рылов желал России поражения в войне, - подумал Виктор. - И русские сейчас убьют его". Было жалко несчастного социалиста. У него, наверное, оставались мать, жена..."Если б с ним как следует поговорить, он бы мог исправиться, - предположил Виктор и быстро возразил себе: - Ты в этом уверен? Такие неисправимы. Мы его приютили, а он ответил презрением и руганью. Это косный сектант. Чего его жалеть? Чего?! Он бы на твоем месте не мучился... Пусть она скажет есаулу, от этого всем будет спокойнее... Ну что, жалко? А ты подлец, Витюша, отпетый подлец. Ты меряешь себя мерками подлецов и трусов. Пойди возьми в ее столе револьвер и застрели есаула. Он палач. Тебя за это убьют... Пикой под горло. Они умеют. Потом и Рылова убьют..."
Он подошел к окну, поглядел на светящуюся за черным кружевом веток конюшню, но ничего не увидел. Потом открыл ящик стола, вынул из коробки новый короткоствольный револьвер, отвел барабан и оставил в нем только один патрон, а остальные в ряд выстроил на столе. "Пусть Бог рассудит", - сказал он себе и крутнул барабан. Затем взвел курок, приставил дуло к сердцу и нажал на крючок. Выстрела не было, Бог промолчал.
"Зачем я это сделал?"-спросил себя Виктор. Он представил, что лежал бы здесь у стола, жалкий, как все самоубийцы, глупый гимназистик. Люди бы посмотрели на него и разошлись.
Виктор снова отвел барабан, вставил патроны на место. "Какое мне до них дело! - возразил себе, словно тяжесть револьвера придала ему твердость. - Я должен был себя испытать и испытал".
И тут вспомнил о Рылове.
Он вернулся в зал, стал в простенке рядом с горкой, заложив руки за спину, и наблюдал за Ниной.
