Роберт Стивенсон - Жизнь на Самоа
Чтобы понять весь ужас сцены безумия и то, как прекрасно держались мои люди, не забывай, что они верили бреду Пааталисе, будто его умершие родичи, числом не менее тридцати, окружают переднюю веранду и зовут его в другой мир. Они знали, что его покойный брат повстречался ему в тот вечер в лесу и ударил его по обоим вискам. И еще представь себе: мы схватились с мертвыми, а им предстояло выйти опять в черную ночь — в царство мертвого человека. И несмотря на это, когда мне вчера показалось, что Пааталисе собирается повторить спектакль, и я послал за Лафаэле, у которого был свободный день, они с женой пришли около восьми вечера с зажженным факелом. Вот за что я прощаю моему старому скотнику его различные недостатки. Это люди героического масштаба. Таковы же, без сомнения, и их недостатки.
Фэнни. 21 июняПриходили в гости Абдул и Лауило. Абдул принес несколько подстреленных птичек. Небольшие неприятности с Эленой. Она забросила работу и вообще мусу. Аррик, наоборот, день ото дня все лучше; и даже внешне похорошел. Вчера нам понадобилось лекарство для Пааталисе. Я послала за ним Аррика, как самого надежного. Он отправился бодрой рысцой и через час уже был дома. Три мили в один конец, назад в гору, да еще по безнадежно разбитой каменистой дороге.
«Сынок» Лафаэле уезжает вместе со старым тенганцем сегодня в четыре на «Уполу». Когда мы попрощались со стариком (мы преподнесли ему месячное жалованье, которое он честно заработал), то, поворачивая за угол веранды, он драматическим жестом прикрыл глаза рукой, словно от избытка чувств, я думаю — неподдельного.
Как-то Бэлла сказала: «Мне кажется, вы, самоанцы, неспособны долго горевать». Талоло, глубоко задетый этим предположением, возразил: «Нет, способны. Если у человека сбежит жена, он очень плохо себя чувствует два или три дня».
Пааталисе, по-видимому, гораздо лучше. Ужасный жар, который был у него вчера ночью, прошел, голова, по его словам, не болит. Я забыла рассказать о его трогательном поступке. На утро после припадка безумия он спустился вниз, когда вся семья сидела за завтраком, и поцеловал каждого, по местному обычаю.
Генри был у нас на празднике и сидел на почетном месте как член семьи. Он говорит, что на Савайи прошел слух, будто в порту стоят восемь немецких военных судов и были обстреляны Малие и Маноно. Договорились, что Льюис будет писать ему с каждой оказией.
Льюис. Суббота, 2 июляЯ переписывал «Дэвида Бэлфура» левой рукой (нелегкая задача). Фэнни наблюдала за настилкой пола в самоанском доме, Ллойд был в Апии, а Бэлла у себя занималась уборкой, как вдруг я услыхал, что Бэлла зовет меня. Выскакиваю на веранду и вижу: на лужайке мой полоумный парень, разубранный папоротниковой зеленью, пляшет с топором в руках. Мчусь по лестнице вниз и обнаруживаю, что все прочие слуги собрались на задней веранде и наблюдают за ним сквозь столовую. Спрашиваю: «В чем дело?» Они говорят «Так танцуй его родина». Я говорю: «Мне кажется, сейчас не время для танцев. Разве он сделал свою работу?» — «Нет, он все утро лес». Но никто из них и не думает уходить с веранды. Тогда я сам прошел через столовую и велел ему прекратить танец. Он послушался, положил топор на плечо и повернулся, чтобы уйти, но я окликнул его, подошел и взял топор из его послушных рук. Юноша хорош во всех отношениях: не могу сказать, что я был напуган этим зрелищем, но я твердо чувствовал необходимость остановить его, чтобы он не довел себя танцем до каких-нибудь безумств. Домашние работники все отрицают, что испугались, но я знаю одно: они наблюдали за ним из-за угла и вылезли оттуда не раньше, чем я отобрал у него топор. А рабочие плантации, которые были с Фэнни в самоанском доме, сразу поняли, что дело плохо, и не скрывали своих опасений.
Льюис. Вторник, 12 июляСовсем не работаю, и мозг мой в бездействии. Фэнни и Бэлла в соседней комнате шьют на машине. Я подергал их за волосы, и Фэнни поколотила меня и выставила вон. Гонялся по веранде за Остином, но теперь он пошел готовить уроки, а я с горя притворяюсь, что пишу тебе письмо. Но у меня нет ни одной мысли; плаваю в пустоте. Голова как сгнивший орех. Что-нибудь одно: либо я скоро примусь за работу, либо спрячу какую-нибудь деталь от их машинки. Получил твое совершенно неудовлетворительное письмо, которое недостойно благодарности. Рецензий Госса и Беррела note 149 я не видел. Если я еще когда-нибудь напишу письмо в «Таймс», можешь опять прислать мне газету; пришли мне также, пожалуйста, биту для крикета и торт, а когда приеду погостить, я хотел бы получить пони. Остаюсь, сэр, ваш почтенный слуга Джекоб Тонсон note 150.
P. S. Я здоров. Надеюсь, что и ты в добром здравии. Мы слишком погрязли в мирских заботах, и матушка велит мне подобрать волосы и зашнуроваться потуже.
Примерно всю третью неделю августа Стивенсоны вели очень светский образ жизни. У Бэзетта Хаггарда гостила графиня Джерси, и Льюис устроил для нее поездку к Матаафе, чтобы удовлетворить ее любопытство. Поскольку Матаафа считался «мятежным королем», визит этот должен был состояться неофициально и по возможности инкогнито. Льюис очень веселился, называя леди Джерси своей кузиной Амелией Бэлфур. Компания осталась у Матаафы ночевать, да и завтрак порядком затянулся note 151. Последующие дни, включая начало сентября, тоже были заполнены разнообразной светской суетой и деятельностью.
Льюис. Понедельник, 12 сентябряВ среду общество «Девы Апии» давало бал для избранных. Фэнни, Бэлла, Ллойд и я отправились в город, по дороге встретили Хаггарда и продолжали путь вместе. Пообедали у Хаггарда, оттуда на бал. Пришел главный судья, и тут же все заметили, что только на нас двоих из всех присутствующих красные кушаки, и притом у обоих кровавого оттенка, да-с, сэр, кровавого. Он пожал руку мне и прочим членам семейства. Но самый смак был впереди: вдруг я оказываюсь с ним в одной и той же четверке кадрили. Не знаю, где они откопали этот танец, но в нем столько шума, прыжков и объятий, что передать невозможно. Быть может, удачнее всего выразился Хаггард, назвав его лошадиными курбетами. Когда мы с моим заклятым врагом оказались вовлеченными в это веселое занятие и то брались крест-накрест за руки, то подпрыгивали, то чуть ли не одновременно попадали в широкие объятия вполне порядочных особ женского пола, мы — или, вернее, я — сначала пытались сохранить какие-то крохи достоинства, однако ненадолго. Проклятие заключается в том, что лично мне этот человек нравится: я читаю понимание в его глазах, мне приятно его общество. Мы обменялись взглядами, потом улыбкой, он доверился мне, и весь остальной галоп мы проскакали исключительно друг для друга. Трудно представить себе более комичную ситуацию: неделю назад он пытался добыть свидетельства против меня, терроризируя и запугивая метиса-переводчика; утром этого самого дня я безжалостно напал на него в статье, предназначенной для «Таймс»; и вот мы встречаемся, улыбаемся и — черт побери — испытываем взаимную симпатию. Я изо всех сил критикую этого человека и стараюсь изгнать его с островов, но слабость не покидает меня — он мне нравится. Будь на моем месте кто-то другой, я презирал бы такое поведение; но этот человек так восхитительно коварен, так льстив! Нет, сэр, я не могу не любить его. Но если мне не удастся стереть его в порошок, то не от недостатка старания.
