Владимир Алпатов - Языковеды, востоковеды, историки
Еще живы некоторые из студентов и слушателей, посещавших лекции Яковлева. Не будучи хорошим лектором, он производил на них сильное впечатление и многим запомнился. Попав в аудитории из московских коммуналок и фронтовых окопов, они окунались в атмосферу высокой науки, слушали рассказы о фонеме и морфеме, о Бодуэне де Куртенэ и Соссюре, о разных языках. Не избегал он упоминания и «врагов народа», включая Поливанова (в жизни они не ладили, но его работы Яковлев ценил). Но чувствовался в этом человеке надлом, не вязавшийся с его рангом профессора (в 1946 г. он баллотировался и в члены-корреспонденты Академии наук, но избран не был). На лекции, как рассказывал мне его слушатель по Военному институту Ф. Д. Ашнин, он приходил в единственном потрепанном пальто, почему-то он не мог вставить зубы, которых у него почти не осталось, из-за чего его речь бывала неразборчивой. А один эпизод навсегда остался неясным: Ашнин мне рассказывал, что слушатели (так называли курсантов этого военного вуза) посылали своего профессора за водкой; но когда мы писали с ним статью о Яковлеве и я предложил сказать об этом, Федор Дмитриевич резко ответил, что никогда такого не было и он такого не говорил. Может быть, и не было.
Однажды слушатели спросили Яковлева о Марре. В ответ он чуть не заплакал и с трудом выдавил: «Сколько я от этого человека настрадался!». Но добавил: «И все-таки он был великий ученый!». Слова, почти совпадающие с теми, которые произнес о главном критике Марра образованнейший и эрудированнейший грузинский византинист С. Г. Каухчишвили: «Сталин меня два раза сажал. Двое с шашками меня били. И все равно я скажу: Наш Сталин был великий человек!».
И отойти от Марра Яковлев уже не мог, хотя и старался проявлять некоторую независимость. Позднее не любивший Яковлева академик В. В. Виноградов обвинит его в попытках создать «московскую школу марризма». Марровской оказывалась сама проблематика его работ. Почти весь ХХ век наука избегала из-за отсутствия фактического материала рассматривать проблему происхождения языка (лишь с 90-х гг. ХХ в. наметилось оживление интереса), и только Марр объявил, что знает, как люди стали говорить. А Яковлев решил здесь конкурировать с академиком и вместе с историком первобытного общества В. К. Никольским (когда-то тоже участником избиения Поливанова) издал две брошюры, где предлагалась отличная от Марра, но столь же умозрительная концепция развития языка от обезьян через питекантропов и неандертальцев до современных людей. Брошюры в первые послевоенные годы были популярны и выдержали несколько изданий вплоть до «Научно-популярной библиотеки солдата и матроса», их издали в нескольких странах, включая Австрию.
Неровными были и другие публикации Николая Феофановича тех лет, в большинстве по кавказским языкам. Добротный анализ фактов, умение в каждом конкретном явлении находить отражение общелингвистических закономерностей. Перспективные идеи, вроде так называемой грамматики порядков, ставшей в нашей наук популярной в конце 60-х – начале 70-х гг. (И. И. Ревзин и др.). И тут же попытки в духе Марра трактовать явную омонимию как остатки первобытной «диффузности» значения. В адыгейском языке омонимичны корни со значением жать и море, трактовка Яковлева: когда жнут, нагибаются, море для горца – внизу, значит, это один корень с единым нерасчлененным значением, восходящим к первобытности. За Яковлевым шел Сердюченко, доводя такие положения до еще большего абсурда. В целом же, как отмечает автор очерка о советском кавказоведении в международном труде «Current Trends in Linguistics», работы Яковлева предвоенных и послевоенных лет содержат интересные идеи, но уступают блестящим публикациям 20-х гг.
Относительно спокойные времена между тем окончились осенью 1948 г. Начался последний этап борьбы за «чистоту идей Марра». Марристы, среди которых особенно активен был Г. П. Сердюченко, ставший к тому времени заведующим Московским отделением Института языка и мышления, начали громить «менделистов – вейсманистов – морганистов», а затем и «космополитов» в языкознании. Били почти каждого, доставалось и Яковлеву. Кавказовед Е. А. Бокарев находил у него «грубые методологические ошибки вульгарно-социологического характера». Ленинградская последовательница Марра А. В. Десницкая вспомнила, что он в былые времена состоял в одном кружке с эмигрантом Р. Якобсоном. Орган ЦК, газета «Культура и жизнь» («Культура и смерть», как ее называл писатель Б. В. Шергин) нашла у него «смычку» с «клеветническими» заявлениями давно разгромленной группировки «Языкофронт» (см. очерк «Выдвиженец») о том, что главная заслуга Марра состоит в изучении языка «наших волосатых предков».
Но не лез в карман за словом и сам Яковлев. В 1949 г. вышли три его статьи (одна из них опять вместе с В. К. Никольским), которые оказались последними его большими по объему публикациями. Лучше бы он их не писал! Всю советскую науку после смерти Марра он охарактеризовал как замалчивание его учения. Идеи В. М. Жирмунского, А. В. Десницкой и отчасти В. В. Виноградова он сопоставлял с «милитаристской истерикой расиста Черчилля». Невзирая на чины и звания, он обличал всех, начиная с И. И. Мещанинова, обвиненного в полном отходе от Марра, и кончая многолетним соратником Л. И. Жирковым. Яковлев дошел даже до такого обвинения, которое более не высказал никто: «Приступы травли и пароксизмы слепого бешенства против Марра со стороны реакционеров и идеалистов… повторялись периодически, часто в той же или сходной форме, пока, наконец, не привели великого ученого к преждевременной гибели». И лишь одного из коллег он не тронул и три раза в одной статье похвалил: Г. П. Сердюченко (боялся или считал другом?).
В положительной части этих публикаций Яковлев и Никольский, повторив гипотезы о питекантропах, вернулись к тогда уже отвергнутым советской наукой (в частности, И. И. Мещаниновым) идеям о связи общественно-исторических формаций с грамматическим строем языков. И во времена Марра такая связь получалась лишь для первобытного общества, а связь грамматического строя с более развитыми формациями, в частности, с капитализмом всегда была больным местом марристов. Марр просто обходил этот вопрос, а Яковлев заявил: «Капиталистическое общество не могло создать и не создало принципиально нового строя человеческой речи. Такой строй будет создан лишь в социалистическом обществе». Строй же английского языка – регресс по сравнению с древними германскими языками, «беда, пережиток отсталых условий средневековья и господства иноземцев».
Читать такое у одного из основателей структурной фонологии тяжело. Но надо отдать Яковлеву и должное. Когда была дана команда работать в духе Марра, другие ограничивались славословиями и общими фразами, а он честно попытался это сделать. Но то, что получалось у шамана Марра, не могло получиться у ученого. Он не мог не пытаться вносить логику в принципиально алогичные построения, поэтому под его пером вопиющие противоречия становились только еще более очевидными.
