Григорий Ревзин - Риэго
В столице и в провинциях к общественной жизни приходили новые слои испанцев, не испытывавшие религиозного трепета при одном упоминании о конституции 1812 года, желавшие более глубоких политических и социальных преобразований.
Наметился и водораздел между этими двумя течениями, Либеральная крупная буржуазия и просвещенное дворянство — фабриканты и негоцианты, часть генералитета, виднейшие представители свободных профессий, лидеры масонских лож — утверждали, что все цели революции уже достигнуты. Эти умеренные либералы настаивали на том, что с присягой короля Кадисской хартии и созывом кортесов все задачи тайных обществ надо считать исчерпанными. Иную позицию занимали группы мелкой буржуазии, ремесленники и торговцы, разорившиеся гидальго, младшие чиновники, низшее офицерство. Одни были преданы всей душой конституции 1812 года, другие избрали своим девизом Риэго. Первых называли «людьми Двенадцатого года», вторых — «двадцатниками». Вскоре появились для них и другие наименования: «умеренные» («модерадос») и «восторженные» («экзальтадос»),
К середине 1820 года эти две тенденции в либеральном лагере еще только начали обозначаться. Восторженные стали группироваться вокруг клуба «Золотой ручей» и кафе «Лоренсини», а умеренные облюбовали клуб «Мальтийский крест».
В первое время собрания клубов нисколько не мешали правительству. Но от обсуждения общих начал народоправства клубные политики стали переходить к рассмотрению действий отдельных министров, позволяли себе оспаривать производимые правительством назначения на государственные посты.
А клубы вели за собой массы народа. То, что говорилось в клубах, особенно в клубах восторженных, становилось тотчас известным всей стране через газеты и агитаторов. Достаточно было ораторам восторженных осудить какое-либо правительственное мероприятие, и на улицах начинались враждебные правительству манифестации.
Старания вождей умеренных обуздать революционные силы, потрясшие здание абсолютизма, и решать дела государственного управления в тиши министерских кабинетов терпели поражение. Все более широкие слои городского люда предъявляли свое право контролировать действия двора, министров и других сановников.
В эту весну революции только одна часть испанцев по-прежнему оставалась в состоянии неподвижности и политической спячки — испанское крестьянство, составлявшее три четверти всего народа. В деревне, как и встарь, все дела вершил падре. Как и встарь, бродячие монахи торговали здесь целебными слезами богородицы, прядями Христовых волос. И во всех углах слышалось их злобное нашептывание.
Апостолическая хунта — штаб врагов революции — готовила себе в испанском крестьянстве огромные резервы. А руководители революции ничего не делали, чтобы помешать этому. Крестьяне и теперь не привлекали к себе внимания либералов — ни умеренных, ни восторженных.
* * *В день 9 июля выдалось на редкость погожее утро. На небе ни облачка. Со Сьерры-де-Гвадаррамы на столицу веет живительной прохладой.
Мостовые начисто выметены и политы. Из окон и с балконов свешиваются ковры, золотая и серебряная парча. Короткая улица, ведущая от дворца к старой церкви Арагонской богоматери, где будут заседать кортесы, убрана ветвями оливы и мирта.
Сто сорок шесть церквей и столько же монастырей затопляют город колокольным звоном, а жители его, все сто восемьдесят тысяч мадридцев, ждут с волнением появления короля.
Сегодня Фердинанд откроет кортесы и принесет им присягу. Ходят слухи, будто враги нового режима делают все возможное, чтобы помешать выполнению этого конституционного акта.
Правительство на всякий случай приняло чрезвычайные меры. Министры напуганы недавним» контрреволюционными вспышками в Мурсии, Севилье и в самом Мадриде. Нити всех этих бунтов, подавленных верными революции войсками, тянутся ко дворцу…
С обеих сторон густыми шпалерами стоят войска. За ними толпа, вся во власти противоположных чувств — радостного ожидания и страха. Пройдет ли все благополучно?
Королевский кортеж покидает дворец. Грохочет артиллерийский салют, звучит гимн, исполняемый оркестрами, расставленными по пути следования монарха.
Фердинанд шествует медленно, сопровождаемый инфантами, министрами и большой свитой. Его обрюзгшее, злое лицо кривится язвительной усмешкой. Он только что ответил премьер-министру Аргуэльесу, намекнувшему на тревожное настроение столицы: «Да, я знаю, что среди испанцев есть безумцы, которые воображают, будто для меня возможны слава и честь вне закона и конституции. Этих людей следует сурово карать!» Как ни был озабочен министр, он не мог удержаться от иронической улыбки, и это особенно порадовало Фердинанда. Ничто не может доставить ему большего удовольствия, чем подобная комедия… Он весело машет рукой в ответ на приветствия верноподданных.
Депутаты поднялись со своих мест:
— Да здравствует наш конституционный король!
Фердинанд удобно располагается на троне и подчеркнуто, театрально кланяется во все стороны, не забывая и заполненные публикой хоры церкви.
К королевскому трону приблизились президент кортесов и его секретари. Они молча раскрыли перед его величеством текст конституции.
Фердинанд встал, положил одну руку на евангелие, другую поднял к небу. Он читает установленную еще в 1812 году в Кадисе длинную присягу:
— Клянусь, что буду пуще всего блюсти политическую свободу нации и свободу каждого отдельного гражданина. Если я совершу что-либо, противное моей клятве, пусть в таком случае мне не повинуются, и все, что я сделаю против присяги, пусть будет лишено всякой силы. Да будет господь моей помощью и защитой. А если я нарушу этот обет, да покарает он меня за это.
Фердинанд сел. «Кажется, я недурно справился с этим делом!..»
Глаза его бегают по стенам. Прямо напротив трона, в притворе, выведено золотом: «Суверенитет принадлежит только нации». В нише четыре надгробные плиты. Кто здесь похоронен? Напрягая зрение, он читает имена. С одной стороны — Даоис и Велярде, расстрелянные Мюратом, а с другой… Порльер и Ласи!
Фердинанд густо багровеет: «Грязная сволочь! Поместить прямо перед моими глазами… За это они мне заплатят!..»
А председатель кортесов все продолжает свою речь. Он подробно перечисляет бедствия, которые претерпела нация за годы, протекшие после изгнания французов. Он объясняет конституционному королю, почему следует отдать предпочтение свободе, и доказывает, насколько она лучше рабства…
IV
«ЖРИ ЕЕ, СОБАКА!»
