Анатолий Виноградов - Байрон
Ричарду Бельгрев Гоппнеру.
Равенна, 25 мая 1821 года.
…Вы знаете, что они составили список лиц, враждебно относящихся к ним в Италии; полагаю, он достаточно обширен. Их подозрения и страхи по поводу моего поведения и приписываемых мне в последнем восстании намерений положительно смешны; не желая вам наскучить, я писал об этом лишь между прочим. Они думали, до сих пор думают или делают вид, что думают, что весь план и проект восстания был разработан мною, что мною были предоставлены средства и т. д. Все это, конечно, выдумано агентами варваров, которых здесь очень много; один из них вчера получил удар кинжалом, но не опасный; все же, когда в прошлом году коменданта подстрелили у моих дверей, я взял его к себе в дом, где ему была оказана всяческая помощь, пока, он не умер на постели Флетчера, и хотя никто из них не решился принять его в свой дом, кроме меня, и он был оставлен на гибель ночью среди улицы, они три месяца назад напечатали прокламацию, в которой об — явили меня «главой либералов» и подстрекали людей, чтобы убить меня. Но силой они не заставят меня молчать и скрывать свои убеждения. Во всем этом виноваты немецкие варвары.
Ричарду Бельгрев Гоппнеру.
Равенна, 23 июля 1821 года.
Страна находится в состоянии проскрипций, и все мои друзья изгнаны или арестованы. Семья Гамба вынуждена переехать во Флоренцию, отец и сын по политическим причинам, а Гвиччиоли под угрозой монастыря, ввиду отсутствия отца. Поэтому я решил перебраться в Швейцарию, и они тоже. Говорят, что моя жизнь здесь всегда в безопасности, но это продолжается уже около года, а потому не играет первостепенной роли.
Вы не можете себе представить, в каком приниженном положении находится страна, — они арестовали около тысячи граждан высокого и низкого происхождения по всей Романье — некоторых изгнали, других заключили в тюрьмы, без суда и следствия, даже без обвинения. Все говорят, что со мной поступили бы так же, если бы посмели открыто выступить. Я остаюсь здесь именно по той причине, что все мои знакомые без исключения, несколько сот человек, пожалуй, были изгнаны…
После первой высылки из Равенны Байрон прибыл на берега Арно и поселился в пизанском палаццо Ланфранги со всем своим громоздким штатом и инвентарем.
Этот инвентарь ежедневно возрастал. Происходило то же самое, что было в Равенне. Байрон писал 16 февраля 1821 года: «Вчера вечером прислали ко мне человека с мешками штыков, ружей, сотнями патронов. А дней десять тому назад карбонарии просили меня купить оружия для некоторых из наших санкюлотов. Я исполнил это немедленно… Они преспокойно сваливают мне на руки, в мой дом, к тому же без всякого предупреждения, то самое оружие, каким я снабжаю их по их просьбе, но за мой счет, рискуя головой».
Таким образом в пизанском жилище инвентарь увеличился. Уменьшилась безопасность пребывания Байрона на территории Италии. И это положение не замедлило сказаться, когда весной 1822 года Байрон возвращался с молодым Пьетро Гамба и поэтом Шелли верхом из предместья. Байрон встретил у городских ворот сержанта драгунского полка Мази. Этот австрийский наймит, гарцовавший у ворот довольно долго, как нарочно, именно в эту минуту постарался пустить свою лошадь вскачь и, обгоняя Байрона с его спутниками, прижал ноги Байрона в узком проходе. Байрон сдержался. Австрийский фельдфебель оттиснул крупом его лошадь, и когда Байрон и Шелли закричали, так как лошадь дала свечку, то все выходившие в это время из ворот были задержаны. Неожиданно появился человек, ударивший драгунского сержанта ножом по сапогу. Никто не был ранен, но все слуги Байрона были арестованы, и, несмотря на протесты, был арестован даже Тита — венецианский гондольер, которого обычно историки литературы производят из обыкновенного рядового итальянского карбонария в высшее звание «слуги лорда Байрона». Этот «слуга» так и не вернулся к своему «господину». Оба, и барин и лакей, испытали одинаковую судьбу в 1824 году.
Байрон после пизанского случая с «поножовщиной» в воротах был выселен, ему пришлось уехать в Ливорно. Байрон испытывал утомление от всех этих «случайностей» и переездов. Мысль о том, что все эти происшествия не случайны, не раз приходила в голову Байрону. В январе 1821 года он писал в дневнике: «Вот прочие мелкие неприятности истекшего года — опрокинувшийся экипаж, убийство людей на пороге моего дома и смерть их „в собственных постелях“, а потом внезапные судороги при плавании в море и странные явления после принятия пищи».
В день приезда Байрона в Ливорно в доме Гамба появился новый слуга. По прошествии многих дней ливорнского пребывания этот новый слуга проявил себя в новом качестве. Будучи спокойным и тихим во внутренних помещениях дома, он оказывался чрезвычайно агрессивным по отношению к своим товарищам на площадях и улицах Ливорно. Однажды пе ред окнами Байрона началась ссора между слугами Гамба и слугами Байрона. Вскоре в ход были пущены кинжалы, стилеты и обыкновенные кухонные ножи. Байрон, зная в чем тут дело, сам бросился разнимать дерущихся, но это не помогло. Тогда Байрон выхватил пистолеты и стал стрелять в воздух. Возникло судебное дело, в результате которого Байрон оказался вынужденным выехать за пределы Тосканы. Ему был предоставлен в качестве последнего убежища в Италии — город Генуя.
Перед этим Байрон испытал сразу две потери. 20 апреля 1822 года умерла его маленькая дочь Аллегра, а 8 июля 1822 года неожиданно погиб его великий друг Шелли: он отправился с денежной шкатулкой в сопровождении английского гражданина Вильямса (Байрон, ранее предполагавший выехать вместе с ними, вопреки приглашениям остался) на своей яхте «Ариель». Яхта исчезла бесследно. Никакого шквала, как любят повторять историка литературы, — не было. Море было безбурное, яхта погибла при совершенно тихой погоде; у этих берегов нет никаких подводных скал. Лишь после десятидневны отчаянных поисков, во время которых Байрон был похож на душевнобольного, он увидел, наконец, на берегу найденные тела. Байрон и Ли Гент предали тело Шелли погребению по старинному обряду — сожжением.
Вилла Коллина Альбаро в Генуе была последним пристанищем Байрона в Италии. Две мили отделяли виллу Байрона от морского берега. Перед ним расстилалось море, поля, виноградники и лес, ибо пространство от Альбаро до Генуи еще не было застроено. Перед домом Байрона проходила большая дорога на Левантийскую Ривьеру, а за церковью Дальбаро на морском заливе виднелся так называемый «Парадиз» — дворец Бонбрини. Там, словно приготовляясь к далекому морскому путешествию, Байрон написал поэму «Остров». В основу этого произведения была положена старинная флотская реляция, описывавшая мятеж на корабле «Бунтии». Сам Байрон указывает на Блея и Маринера как на источники, использованные им. Это было последним большим произведением Байрона.
