Иван Колос - За час до рассвета
- Жив? - закричал я.
- Не знаю, пане капитан... Там дальше, за Сенной, наших нет. Вдвоем мы не смогли достать его оттуда. Поэтому и побежали к своим за подмогой. По дороге узнали от водопроводчиков, что вы здесь.
Мы бегом, насколько позволяла моя больная нога, направились к месту, где находился сержант Стенько. Дом горел, вернее, курился. Все в нем, казалось, уже выгорело, но откуда-то тянулись полосы черного дыма, затягивавшие почти всю стену. Слабый ветер порой относил дым в сторону, и тогда возникали зияющие провалы окон. Где-то там, высоко над землей, уже много часов висел Дмитрий Стенько.
Позабыв о боли, я торопливо поднялся по ступенькам первого этажа, потом второго, третьего... Лестница вперед обрывалась - целый пролет разнесло снарядом, остались только искореженные железные балки... Спасибо Хожинскому и Юзефу - они протащили меня по ним, рискуя свалиться в глубокий провал. Наконец я снова встал на твердый, надежный цемент ступенек. Четвертый этаж, пятый...
За время войны я привык ко многому, но то, что я увидел, выйдя на полуразрушенный балкон, заставило вздрогнуть. У меня потемнело в глазах...
Тело Дмитрия висело над улицей почти горизонтально. Голова упиралась в перила балкона, а ноги застряли среди исковерканных прутьев ограды. В первую секунду я не мог понять, что удерживает Стенько в таком положении. Потом увидел: тело было неестественно скрючено и обмотано. Дмитрий был без сознания или мертв. Стропы парашюта удерживали тело на весу...
Ножом я перерезал стропы, а Хожинский и Юзеф втащили Дмитрия внутрь дома. Из раненой правой ноги Стенько потекла кровь. Пульс не прощупывался. Расстегнули куртку. Я положил руку на грудь Дмитрия и вскрикнул от радости: сердце билось, хотя и очень слабо. Жив! Жив!
Я наскоро перевязал ему ногу (индивидуальным пакетом), Юзеф и Хожинский понесли его вниз. Не помню теперь, как мы перебрались через взорванный пролет, где были в это время бойцы, обнаружившие Стенько, наверное, это они помогли мне спуститься вниз, сам я был еще очень слаб.
Когда мы вышли на улицу, она была сплошь забита колонной беженцев. Гитлеровцы захватили несколько домов, и людям пришлось покинуть прежние убежища. Отряд повстанцев сопровождал их к другому подвалу, подальше от баррикад. Все были настолько обессилены, что равнодушно и тупо глядели перед собой, оставляя на дороге свои узлы и чемоданы. Среди беженцев были матери и сестры многих восставших варшавян. Бойцы старались чем можно помочь им. В колонне то и дело слышались тяжелые стоны, крики, рыдания. Кто-то искал отставших, окликая друг друга...
- Дорогу раненому русскому десантнику!..
Люди замедлили шаг, и без того ломаный строй колонны нарушился. Нас окружили женщины, старики, дети. Странно было видеть светлые улыбки на этих изможденных лицах. Но в глазах людей сразу вспыхивали тревога и сострадание, как только они видели Дмитрия...
Меня оттеснили от друга. Несколько десятков рук подняли его и бережно понесли. Сильно припадая на ногу, я поспешил следом. Рядом со мной оказался высокий старик, который говорил по-русски.
- Пан офицер! - сказал он мне. - Как хорошо, что вы остались живы и сейчас вместе с нами в такие дни. Нам твердят, будто у нас нет друзей... Знаете, мы не очень-то этому верим. Мы верим, что Красная Армия сделает для нас все, что только возможно. И вот советские тут! Это доказывает, что наша надежда не была напрасной... Спасибо вам!..
Он не расставался с нами до самого подвала, куда мы принесли Дмитрия, и дожидался, пока привели врача. Услышав его заключение, что надежды нет, старик твердо возразил:
- Вы, пане доктор, забываете, что ваш пациент есть русский, советский человек. В эти годы только они во всем мире бьют и гонят фашистов. Не забывайте о том!..
Позже мне рассказали об этом старике. Повстанцы хорошо знали его. Это был инженер-текстильщик из Лодзи, побывавший в ссылке при царизме и дважды в тюрьме при "санационном" правительстве.
После осмотра врача Дмитрия перенесли в подвал, в котором находился командный пункт майора Сенка, и там уложили поудобнее. Майор Сенк, сидя в стороне, разложил на столе крупномасштабную карту Польши и украдкой наблюдал за нами. Я снова склонился над Дмитрием, но он по-прежнему был без памяти.
Медсестра, в черной косынке и мужских брюках - молоденькая, почти ребенок, - перевязала Стенько и потом подошла к майору. Когда она сняла с Сенка пальто и пиджак и закатала рукав окровавленной рубашки, я встревожился, увидев, что он ранен. Но майор усмехнулся в ответ на мой взгляд.
- Пустяки! - облизывая сухие губы, сказал он и стер капнувшую на стол кровь. - Плохо другое: даже приличной карты не имеем. Нет ли у вас карты города?
Я вытащил из планшета и отдал Сенку карту Варшавы.
- Вот спасибо! Теперь мы сможем всё наносить подробно.
Медсестра достала из кармана брюк кусок материи - видимо, от парашюта, - разорвала его на узкие полосы и вытерла спиртом раненое предплечье майора, перевязала его и вернулась к Дмитрию.
Обдумывая какой-то свой план и рассказывая мне вкратце обстановку, сложившуюся в Варшаве, Сенк наносил на карту отметки в местах, где находились отряды Армии Людовой.
- Эти пункты были захвачены первого августа, в первый же день восстания... А вот это - Театральная площадь, Политехническое училище. Тупым концом карандаша он провел линию около Старого города. - Нам удалось потом расширить занятую территорию, но позднее пришлось вернуться на исходные позиции, да и те не везде удержали... Гитлеровцы с первых же дней применили методы, знакомые Варшаве еще по временам уничтожения восставшего еврейского гетто в апреле 1942 года. Они тогда ходили от дома к дому взрывали, поджигали, забрасывали этажи и подвалы гранатами, бутылками с горючей смесью, убивали каждого, кто попадался им на глаза... Так жгут сейчас всю Варшаву. А город, как видите, красивый - даже на карте...
Он помолчал, водя карандашом по паркам и улицам. На одной из них он задержался, грустно улыбнулся какому-то воспоминанию.
- Да... В августе гитлеровцы предъявили нам ультиматум: они требовали, чтобы все население Варшавы с белыми флагами вышло из города в западном направлении. Обещали хорошо обращаться. Кое-кто поверил им.
Он сдвинул брови, глаза его сузились.
- Вы, русские, знаете, что такое ненависть. Мы тоже знаем. Всех, кто вышел из города, фашисты бросили в концентрационный лагерь... Ты был в подвалах? Даже это не так страшно - здесь человек может умереть, худшего не будет... А там, в лагерях... Ну ладно, хватит!.. - оборвал он сам себя. - Значит, обстановка такая... Точно установить число стянутых к городу гитлеровских соединений нам трудно. Каждый день появляются новые части. По сведениям разведки, в районе Варшавы насчитывается пять дивизий, из них три в самом городе. Командует гитлеровскими войсками в Варшаве какой-то обергруппенфюрер СС фон дем Бах... Вчера Юзеф принес мне документы убитого танкиста из дивизии "Герман Геринг". Вся ли дивизия здесь, мы еще не знаем. Попадаются отдельные саперные батальоны, какие-то пулеметные роты из укрепленных районов Германии. Ну и, конечно, всякие отряды СС и гестапо. Ясно, что эти шакалы сами не воюют - они за другими следом идут, но учитывать их надо: опасны... Трудно, говорю, разобраться в этой путанице отдельных частей и подразделений, тем более что штаб Бура никаких данных нам не сообщает. Как только стало ясно, что Буру удалось поднять варшавян на восстание, мы сразу же заявили, что готовы биться плечом к плечу с аковцами*. Сперва Бур хотел использовать это как удобный случай, чтобы разделить нас на мелкие группы и уничтожить по частям. Должен тебе сказать, что "ясновельможные" разного сорта дружили с германскими фашистами еще до начала войны...
