Чтоб услыхал хоть один человек - Акутагава Рюноскэ

Рассказ Кумэ в этом месяце никуда не годится. Кое-какие хорошие места есть, но непонятно, ради чего он написан. And it may be unfavourable for Kume himself, I fear [229]. Disciples [230] что-нибудь скажут, я думаю. Вчера встречался с Гото, он хвалил твой рассказ в «Тэйкоку бунгаку». Но Кубо Кан считает, что лучше сделан «Люди, защищающие Ходзё». Гото говорил, что «Примирение» – плохой рассказ, а вот «Печаль еретика» намного сильнее. Он растолстел – прямо завидно. Читаю сейчас «Бесов». До «Карамазовых» не дотягивают, но всё равно увлекли меня (конец второй части).

30 октября 1917 года, Йокосука

Благодарю за письмо. Не ответил сразу же потому, что собирался в один из трёх дней – в субботу, воскресенье или понедельник – приехать в Таканаву. Но оказалось, что мне это не удастся. Поэтому и пишу.

Вечером в субботу приехал в Токио и начал с того, что встретился с приятелем из «Дзидзи симпо», потом отправился на Канду, купил в книжной лавке книги, которые ты просила, и часов в семь вернулся домой. Почти в одно время со мной пришли приятели, и мы допоздна проговорили о хайку. В воскресенье я ещё завтракал, когда зашёл Уэнояма Киёко-кун (есть такая писательница Сираки Сидзу, это её муж), принёс рекомендательное письмо от Кумэ и предложил купить у него картину, писанную маслом. Уэнояма-кун болен туберкулёзом, и у меня чувство, что полотна его полны бактерий, да и сами картины ничего не стоят, но он оказался в таком тяжёлом положении, что я обещал купить одну. (О самом Уэнояме-куне я напишу чуть позже.) Не прошло и часа после его ухода, как явился Танидзаки Дзюнъитиро-кун в чёрном пиджаке и красном жилете. Чинно усевшись, он начал оживлённо говорить о живописи, о литературе. Позавтракав вместе со мной, а потом и пообедав вместе со мной, он ушёл, пробыв часов шесть. После этого мне удалось выйти из дому, и я отправился по делам школы и по своим собственным делам в Хонго к Куроянаги-сану. У него я пробыл часов до шести, а оттуда поехал в Сибу. Брат только что вернулся из путешествия и много порассказал интересного – смотрю, уже десять часов, решил остаться ночевать. Утром в понедельник, в десять утра, в доме Гото Суэо в Хонго должно было состояться заседание редколлегии «Тэйкоку бунгаку», я тоже вроде бы её член, поэтому рано утром покинул Сибу и отправился к Гото-куну.

Нас угостили обедом, и Эгути Киёси-кун, который пришёл с опозданием, сказал, что хочет поговорить со мной. У меня не было времени, чтоб идти к нему, не было и времени, чтобы пойти с ним ко мне, поэтому я предложил: давай поговорим по дороге, так мы и проболтали всю дорогу от Хонго до Табаты. Вернувшись домой и поспав часок, я принял ванну – смотрю, уже пять и нужно возвращаться в Йокосуку. Я поел, переоделся и помчался в Симбаси.

В такой суете прошло три дня. В подобной суете я живу постоянно, но в один из трёх дней на будущей неделе приеду обязательно (возможно, во второй половине дня в понедельник). Иначе мне будет очень грустно.

Благодарю за фотографии. Круглая сделана превосходно – я взял её. Есть европейская картина такой же формы, и на ней изображено такое же лицо. Чья это картина и как называется, не помню, но знаю, что итальянская, эпохи Ренессанса. Возьму и портрет мужчины. Он мне тоже нравится. Так же прекрасно сделана круглая фотография Исо Нобу-сан. Её лицо напоминает старинную куклу хина.

Недавно твой брат прислал из Маньчжурии фотографию, на которой изображено, как бандитам отрубают голову. Казнь только что завершилась. Варварская страна Маньчжурия. Когда он вернётся из путешествия по этой варварской стране, ты его, бедного, будешь, наверное, ругать. Но было бы хуже, если бы он делал такие фотографии тайно, так что лучше не ругай. Я тоже собираюсь заняться фотографированием, но при моей лени даже представить себе не могу, когда возьмусь за это.

Я уже начал писать об Уэнояме-куне. У него и Сираки-сан больные лёгкие, а после того как они поженились, здоровье их сильно ухудшилось. У них двое детей, оба больны тем же, Сираки-сан из-за туберкулёза ампутировали ногу. Они никак не могут пристроить её романы и картины мужа, поэтому живут очень тяжело. Когда они жили в Мэгасаки, то, говорят, задолжав за квартиру, поодиночке бежали из дому, сделав вид, что отправляются путешествовать. Постель и все домашние вещи им, разумеется, пришлось бросить. Уэнояма-кун оставил живопись и стал работать в типографии, получая всего двадцать иен в месяц, так что и это их не спасает. Ужасное положение. При всем том Уэнояма-кун любит Сираки-сан. А может быть, и преклоняется перед ней. Я им очень сочувствую.

Что бы там ни было, я хочу сделать нашу жизнь счастливой. Обосноваться, я думаю, стоит в Камакуре. Нам нужно уютное гнёздышко, и маленький домик вполне подойдёт. Нужно, чтобы он выходил на солнечную сторону и хорошо проветривался. Всё это вселит в меня покой. Какая это будет радость!

Встречаясь иногда с похожими на распутниц писательницами или стремящимися стать ими, я всегда думаю: как хорошо, что ты, Фуми-тян, не похожа на них. Среди писателей немало тех, кто женится на такого сорта женщинах. Мне они не по душе, Фуми-тян, всегда оставайся такой, как ты есть. Тогда и я смогу стать на голову выше.

На этом кончаю. Вспоминай обо мне.

Акутагава Рюноскэ

17 ноября 1917 года, Йокосука

Не мог присутствовать на встрече «Сандо-кай» из-за церемонии присвоения званий ученикам школы. В последнее время я безумно занят. Для новогоднего номера одного журнала пишу детективный рассказ. Надеясь, что мне за него хорошо заплатят, я несу всякий вздор. Но в душе волнуюсь. Слишком уж много этого вздора я нагромождаю. Но все-таки вещь получается занятная.

Поправляйся и приезжай в Камакуру развлечься. Передай моё приглашение и жене. Может, сходим к Суге-сану. (…) Или ещё куда-нибудь. Давно не виделись, а так хочется послушать рассказы твоей жены. На этом заканчиваю.

17 ноября 1917 года, Йокосука

Фумико-сан!

Благодарю за письма, которые ты мне регулярно посылала с дороги. Рано утром десятого, в пять или половине шестого, ты ещё спала, не зная, что твой пароход плывёт мимо Йокосуки. А я в это время лежал с закрытыми глазами и думал о тебе, Фуми-тян. «Утомилась, наверное», – прошептал я. И явственно ощутил, как ты, не отвечая мне, проплываешь мимо. У меня как раз ночевал Кумэ, и я, стараясь не разбудить его, тихо встал и пошёл умыться. Над горой, начавшей желтеть, виднелось голубое небо. Мне стало грустно. «Ты уже, наверное, подплываешь к Йокогаме», – подумал я. Сейчас ты уже, конечно, проснулась. Я подумал так, потому что мне показалось, будто в ответ на моё шутливое «доброе утро» ты сердито посмотрела на меня.

Когда твоя мама соберётся к нам, приезжай вместе с ней. Мы сможем тогда спокойно поболтать. Мне так хочется быть всегда с тобой и говорить, говорить без конца. Хорошо бы нам ещё и kiss [231]. Не хочешь – не надо. Ты такая милая, Фуми-тян, что, будь ты конфеткой, я бы съел тебя без остатка, начиная с головки. Я тебя не обманываю. Я люблю тебя в два, в три раза больше, чем ты меня.

Давай как можно скорее будем вместе и заживём дружно и счастливо. И будем наслаждаться спокойной жизнью. Ну вот и всё.

Рю

12 декабря 1917 года, Йокосука

Фумико-сан!

Не угадала. Твоё письмо пришло как раз, когда я завтракал. Еда была скудной, невкусной. Продолжая есть, я прочёл твоё письмо.

Давно не писал я, а совсем не ты. Ведь я не ответил ещё на твоё прошлое письмо. Виной тому – моя обычная занятость, голову некогда поднять. Будь ко мне, пожалуйста, снисходительна.