«Крот» в генеральских лампасах - Чиков Владимир
Делая все, чтобы оградить себя от случайных встреч с ними, он сознательно подал рапорт об увольнении из ГРУ и решил жить на даче в районе поселка Челюскинский. Там же, по Ярославскому шоссе, в двух с половиной километрах находились дачи сотрудников американского посольства. Поэтому работа по Дипломату стала вестись во взаимодействии с разработкой посольской резидентуры ЦРУ. Вскоре было установлено несколько случаев, когда по времени маршруты Дипломата и американских разведчиков при следовании на дачу пересекались. Однако из-за отсутствия данных о передвижении американских разведчиков зафиксировать возможно состоявшиеся их контакты с Дипломатом не удавалось.
Таким образом, реализация ДОР путем возбуждения уголовного дела в обозначенный председателем КГБ срок срывалась. Тогда его первый заместитель генерал армии Цинёв дал указание направить материалы разработки в Следственный отдел Комитета на заключение. Там после тщательного их изучения и анализа снова отказали в возбуждении уголовного дела из-за отсутствия каких-либо улик по шпионажу.
Но продолжать разработку и дальше, после пяти лет ее проведения, было уже невозможно, как невозможно было позволять шпиону вредить родной стране! Поэтому, несмотря на то что военная контрразведка настаивала на возбуждении дела по статье 64 пункт «а» УК РСФСР, следователи решились использовать другой имевшийся у них серьезный компромат: при проведении негласного обыска в квартире Полякова был обнаружен новенький, пригодный к стрельбе девятизарядный револьвер иностранного производства и боеприпасы к нему. А это тоже указывало на состав преступления, предусмотренного статьей 78 УК РСФСР «Незаконное хранение огнестрельного оружия и боеприпасов».
Так с санкции руководства КГБ СССР было принято решение возбудить в отношении Полякова уголовное дело и подвергнуть его аресту…
В июне 1986 года Поляков обнаружил в своей квартире скол керамической плитки на кухне. Будучи опытным разведчиком, он обследовал место скола и образовавшееся там отверстие и сразу понял, что контрразведка внедрила подслушивающую технику.
Это повергло его в настоящую панику, он заподозрил, что в квартире побывали кагэбэшники, и сразу же приступил к проверке: все ли осталось на месте? Как правило, он всегда запоминал, где и на каком месте находились его личные вещи: ручки, карандаши, ластик и ежедневник с номерами телефонов. Затем заглянул в письменный стол — иностранная валюта и брелок от ключей с вшитой в кожаную подложку инструкцией по связи с американской разведкой были на месте. Потом подошел к книжным полкам и первым делом взял с одной из них «Энциклопедию рыболова», в которую были закамуфлированы тайнописные копирки и письма-прикрытия. Убедившись, что к книге тоже не прикасались, он поставил ее обратно на полку. Просмотрел «Справочник по перезарядке боеприпасов к стрелковому оружию», в котором находились две тайнописные копирки и выписка из инструкции по восстановлению связи с посольской резидентурой ЦРУ в Москве. Удостоверившись в том, что все лежало на своих местах и ничего не сдвинуто, Поляков оставил все, как было.
После этого ему стало казаться, что он попал в невидимое кольцо-ловушку, которое постоянно сжимается и сдавливает его. Чтобы вытеснить из головы возникавшие малодушные мысли, он вышел на прогулку по Арбату. Через несколько минут ему показалось, что кто-то следит за ним, следит и будто усмехается, уверенный в своей силе и власти. Давящее чувство тревоги не давало ему покоя. В конце концов он оглянулся и, увидев перед собой метрах в семи-восьми двух прилично одетых молодых мужчин, развернулся и пошел им навстречу. Поняв, что это кагэбэшные «топтуны», он, миновав их, не оглядываясь, направился к своему дому. Почти физически продолжая ощущать за собой «наружку», а она и в самом деле не упускала его из виду, он действовал инстинктивно как опытный разведчик: шел, не оборачиваясь и не поворачивая головы вправо или влево. «Главное — не нервничать и не дать повода “топтунам” заподозрить в том, что я расколол их», — подумал он, подходя к дому.
Дома он все проанализировал и попытался выстроить мысли в отношении своего возможного провала, но у него ничего не получилось. Инстинкт самосохранения подсказывал Полякову, что опасность совсем близка, она ходит где-то рядом и в любую минуту может постучаться в дверь. Не дожидаясь этого, он на другой день вышел опять на Арбат и попросил цыганку погадать. Та предсказала ему дорогу в пропасть и недолгую жизнь. И как назло, в тот же день и час по возвращении домой дорогу ему перебежала черная кошка. С того момента жизнь стешу него устрашающе холодной и горькой. «Все, Дмитрий Федорович [93], кончилось твое везение, — сказал он самому себе. — Недолго музыка играла, недолго фраер танцевал. Не удалось тебе, милый, прожить в последнее время скрытной жизнью. Слишком уж много ты предал хороших людей. А теперь вот будь готов и к расплате. А все это из-за того, что не на тот алтарь ты положил свои способности. Что ж, с этим обстоятельством надо считаться, как человек считается с тем, что он болен смертельным недугом…»
С того дня спокойствие окончательно покинуло его, кажущиеся равновесие и опора под ногами стали шаткими, как у канатоходца на веревке. Угроза ареста безжалостной глыбой стала с каждым днем наваливаться все больше и больше. Куда бы ни шел теперь Поляков, ему казалось, что все сотрудники наружного наблюдения КГБ заняты слежкой только за ним одним. Такое чувство часто посещает подобных Полякову людей в его положении. Особенно тех, кто хоть раз замечал за собой «наружку». Ничего не поделаешь, в природе человека есть что-то неосязаемое и неуловимое, что долетает до органов чувств и предупреждает его о серьезной опасности.
Лишившись всех точек опоры в жизни, он все больше осознавал зыбкость и ненадежность своей жизни. «Какой же я дурак был тогда, в Дели, когда Вольдемар Скотцко предлагал мне остаться в Индии!» — казнил он теперь себя. Он понимал, что шансы уцелеть уже ничтожны. «Предсказания цыганки, недобрые приметы, связанные с черной кошкой, — все это предвещает мне серьезную угрозу. Я чувствую, что мой арест — это вопрос времени. С ума можно сойти от всего этого», — подумал он и, взяв из холодильника бутылку водки, лихорадочно начал пить одну рюмку за другой. Да и ночью, не в силах заснуть, он пил рюмку за рюмкой, пытаясь заглушить навалившийся ужас страха перед арестом. Изнуренный темными мыслями о возможном расстреле и переживаниями в связи с этим, он только под утро забылся хмельным сном. И снились ему крысы, которые шныряли вокруг, а он постоянно отстреливался от них. Когда, наконец, они все куда-то разбежались и попрятались, то одна с почти оторванной головой осталась сидеть в углу. Мертвенные, немигающие глаза ее уставились на него. И тут он очнулся, лицо его было искажено диким страхом. Ему стало не по себе: сердце сильно ухало, на душе было погано и какой-то мучительный кавардак царил в голове.
Полдня он не находил себе места от предчувствия, что с ним должно произойти что-то ужасное, потом — от тоски по прошлому и от жалости к себе. Не выдержав состояния крайнего беспокойства и тревоги, он сел в машину и в попытке уйти от черных мыслей укатил на дачу. Но и там беспрестанный страх продолжал изводить Полякова в течение всех последующих дней. Каждое утро он просыпался с одной мыслью, что именно в этот день его, наверно, арестуют. Понимая, что проводить изо дня в день время в ожидании ареста просто невыносимо, он решил вернуться в Москву. В тот же день, вечером, ему позвонил генерал Хоменко и сообщил, что 7 июля в Военно-дипломатической академии состоится встреча с ветеранами ГРУ. А на другой день в его квартире опять раздался телефонный звонок.
— Приветствую тебя, Дмитрий Федорович! — раздалось на другом конце трубки.
Поляков сразу узнал начальника академии генерал-полковника Мещерякова.
— Здравия желаю, товарищ генерал-полковник! — радостно воскликнул Поляков.
