Конец российской монархии - Бубнов Александр Дмитриевич
Но было еще одно специфическое соображение, делавшее опасным постоянное пребывание императора Николая при действующей армии, — это вероятное укрепление влияния на государственные дела и захват власти императрицей Александрой Федоровной, мнившей себя естественной заместительницей императора в столице. Между тем все общественные круги относились к ней с полным предубеждением и недоверием.
ПРИЧИНЫ, КОИМИ БЫЛА ВЫЗВАНА ЭТА СМЕНА
Что же заставляло императора Николая II так упорно отстаивать принятое им решение и настойчиво идти против советов ближайших его сотрудников и общественного мнения? И притом не с энергией и верой в правоту своего решения, а «с усталым видом», «с неопределенным, в сторону направленным взором», как единодушно свидетельствовали все лица, имевшие общение с царем в те решительные дни. Точно его душили какие-то тяжелые, смутные предчувствия!
Император Николай вряд ли, кроме императрицы Александры Федоровны, с кем-либо говорил по этому вопросу откровенно, и поэтому о причинах принятого решения мы можем только строить догадки, находя лишь косвенное подтверждение в фактах. Несомненно одно: решение было принято не только с одобрения императрицы, но и под ее настойчивым давлением.
В ряду причин на первое место следует поставить и мистическое понимание царственной четой роли и назначения царя как «помазанника Божия» среди своего народа. Настроение императора Николая II в этом смысле, несомненно, заострилось под влиянием отдачи врагу значительной части отечественной территории и упорного давления на него со стороны его супруги.
«Солдаты должны тебя видеть, — встречаем мы в письмах императрицы Александры Федоровны к государю. — Ты им нужен, а не Ставка; они хотят тебя, а ты их».
«Не чувствуешь ли ты теперь себя спокойным, раз ты уверовал в себя? — писала императрица вслед за отъездом государя в Ставку для принятия в свои руки управления армиями. — Это не гордость и тщеславие, но посланное Богом…»
Возможно и даже вероятно, что император Николай II, веривший в то, что действиями его руководит божественный промысел и что между ним и русским народом существует какая-то особая, таинственная связь, полагал, что возложение им на себя непосредственного водительства войсками в столь трудную минуту может вызвать чудодейственную перемену во всей обстановке или, по крайней мере, всколыхнуть сильную волну всенародного патриотизма.
Во-вторых, следует отметить любовь государя к историческим параллелям, которые, вследствие некоторой поверхностности знания истории, рисовались ему всегда лишь с точки зрения внешних фактов, а не оценки внутреннего содержания сравниваемых событий.
В данном случае император Николай II любил указывать на пример своего предка Александра I, сопутствовавшего своей армии в 1805 и 1812 гг. Напрасно указывали ему на разницу в обстановке и на то осуждение, которому подвергался его прадед за долгое отсутствие вне столицы, где продолжал находиться центр управления страной.
Не могла себя уберечь царственная чета и от простого болезненного чувства ревности к возраставшей популярности великого князя Николая Николаевича и опасения, что этой популярностью может быть нанесен ущерб той власти, носителем которой являлся государь.
«Ты должен быть на первом месте, — напоминала ему императрица. — Хотя Н. (Николай Николаевич) высоко поставлен, все же ты выше его…»
К тому же императрице давно нашептывали о каком-то заговоре, в центре которого стояла якобы Ставка. Этот заговор будто бы имел целью насильственное удаление ее в монастырь… Надо было пресечь заговор в самом корне.
Недоверие, владевшее императрицей в отношении Ставки, положило известный отпечаток и на настроения государя.
Припоминается такой случай. На одном из очередных докладов в присутствии государя мне пришлось высказать мысль о необходимости, ввиду отхода армий, увеличения площади театра военных действий, прирезать к нему с востока несколько уездов.
— Таким образом, — добавил я, указывая на карте новую разграничительную линию, — к западу от этой линии будет лежать территория фронта, к востоку же протянется империя.
Государь не возразил ни слова, но по выражению его лица и я, и свидетели этой сцены могли понять, что мое противоположение театра войны территории империи, лишенное, конечно, какого-либо особого внутреннего значения, тем не менее вызвало у государя необоснованное ощущение какой-то внутренней подозрительности.
Так натянуты были струны в этом направлении…
ПЕРЕЕЗД ЦАРЯ В МОГИЛЕВ И ПЕРЕМЕНЫ В СТАВКЕ. ГЕНЕРАЛ М. В. АЛЕКСЕЕВ
Возложив на себя обязанности Верховного главнокомандующего, император Николай II прибыл в Могилев в воскресенье 23 августа и в этот же день принял на себя предводительствование действующими армиями и флотом.
Вместе с императором в Ставку прибыло до десятка лиц свиты, во главе коих находились министр Двора, почтенный, но уже страдавший всеми старческими недочетами граф Фредерикс, и дворцовый комендант генерал Воейков, не пользовавшийся расположением окружавшей его среды и более известный в обществе несколько назойливым рекламированием какой-то особой минеральной воды, добывавшейся в его собственном, если не ошибаюсь, пензенском имении.
Государь не сразу занял губернаторский дом, в котором, как я уже отмечал, оставались свободными на случай его приезда комнаты верхнего этажа. Он продолжал жить в своем поезде, в котором приехал из столицы и для которого была подготовлена особая ветка, отводившая царские вагоны в сторону от вокзала, в глубь какого-то частного сада.
Очевидно, что, оставаясь в поезде, государь делал намек на желательность более спешного отъезда из Ставки великого князя. Ему было разрешено проехать непосредственно на некоторое время в собственное имение в Тульской губернии, откуда, не заезжая ни в одну из столиц, он должен был отправиться прямо в Тифлис. Получалось впечатление какой-то опалы…
Несколькими днями ранее государя в Могилев прибыл генерал М. В. Алексеев, который тотчас же вступил в исполнение обязанностей начальника штаба.
Хотя до приезда государя во главе войск и продолжал официально стоять великий князь, фактически со времени получения им уведомления о предстоящем освобождении его от должности все главнейшие вопросы стали решаться в точном соответствии с мнением нового начальника штаба. Приезд в Ставку Алексеева, таким образом, для нас облегчил и ускорил постановку решений.
Генерал Алексеев пользовался в армии вполне заслуженной репутацией человека больших знаний и огромной личной трудоспособности. Происходя из скромной трудовой семьи, он проложил себе дорогу на верхи армии необыкновенной добросовестностью и неутомимой энергией в работе. Его уважали и любили за простоту обращения и общую благожелательность, в особенности по отношению к людям, не стоявшим на его дороге. Участник трех кампаний — турецкой, японской и последней, против центральных держав Европы, долго служивший на специальных должностях Генерального штаба и прошедший через некоторые высшие командные должности, он, несомненно, был одним из наиболее подготовленных генералов для занятия исключительно ответственной должности начальника штаба, особенно при государе — Верховном главнокомандующем.
Если нужно говорить непременно о недостатках, присущих всякой человеческой природе, то в числе таковых я бы прежде всего отметил у генерала Алексеева слабое развитие волевых качеств, каковой недостаток особенно оттенялся в сложившихся условиях его работы в Ставке. Внешность генерала Алексеева также мало соответствовала его высокому положению. Сутуловатый, с косым взглядом из-под очков, вправленных в простую металлическую оправу, с несколько нервной речью, в которой нередко слышны были повторяющиеся слова, он производил впечатление скорее профессора, чем крупного военного и государственного деятеля. Тем не менее, несмотря на свой скромный вид, генерал Алексеев был человеком большого служебного самолюбия. Его характеру не чужда была некоторая излишняя нетерпимость к чужим мнениям, недоверие к работе своих сотрудников и привычка окружать себя безмолвными помощниками. Наличие этих последних недостатков сказывалось у генерала Алексеева тем отчетливее, чем шире становилась область его деятельности.
