Иосиф Игин - О людях, которых я рисовал
Закончив одно, он сразу начинал рассказывать другое, третье, четвертое…
И. Андроников
Я мог бы здесь привести множество услышанных от него историй.
Но, во-первых, он их публикует, и каждый может это прочесть. Во-вторых, на театральных тумбах всегда красуются афиши о выступлениях Андроникова, и каждый может услышать эти истории из его собственных уст.
Он сам как-то сказал:
— Если бы я оказался перед выбором: купить ли свою книгу или послушать свое выступление, я, конечно, выбрал бы… оба варианта.
Поговорить нам так и не удалось.
Я успел пока только нарисовать его.
Не бойтесь собственной тени
Соломон Михайлович Михоэлс беседовал с корреспондентом не помню уже какой газеты. Начала беседы я не застал.
Михоэлс ходил по кабинету, лысый, взъерошенный.
— …Они меня упрекают в «МХАТОедстве», — говорил он. — Какой же я «МХАТОед»?» Разве я не говорю «учитесь у Станиславского?» Но чему? Учитесь быть самим собой! Учитесь искать! Учитесь не бояться собственной тени!
— Представьте, — сказал Михоэлс, — такую картину. По залитой солнцем земле идет человек. Впереди человека движется тень. Человек поворачивает влево. Тень идет рядом с ним. Человек снова поворачивает. Назойливая тень остается позади, но следует за человеком неотступно.
Вот человек вступает в тень большого дома, и его маленькая тень исчезает.
Кажется, ничего особенного не случилось?
Нет! Случилась большая беда!
На человека перестало светить солнце.
* * *После одного из частых в те годы совещаний по искусству я встретил Михоэлса у входа в ВТО. Выйдя из Дома актера, он остановился, оглядываясь по сторонам, будто ждал кого-то.
— Проводите меня до театра, — сказал он, увидев меня.
Мы пошли по бульвару в направлении Бронной улицы.
Была осень 1947 года. Бульвар продувало резким сквозным ветром. Под ногами хлюпали лужи. Михоэлс не обходил их. Пальто его было распахнуто.
— Вы простудитесь, — сказал я. — Застегните пальто.
— Да-да, — сказал Михоэлс, — так можно и простудиться.
Он застегнул пальто на все пуговицы и даже поднял воротник. Пальцы зажали обшлага рукавов и втиснули их глубоко в карманы. Нижняя губа обняла верхнюю и потянулась к носу. Видно было, что он чем-то серьезно озабочен.
— Жаль, — сказал он, — что скверная погода. Я бы вас повел смотреть, как кормят зверей. Это очень интересное зрелище.
Увидев мой недоуменный взгляд, Михоэлс сказал:
— Однажды, после весьма серьезного совещания я попал в зоологический сад. Это было в тот час, когда кормят хищников. Перед тем как принесли еду, они метались в клетках. Из пасти текла слюна. Действовал условный рефлекс. Но вот в клетки бросили мясо. Звери не сразу начали его есть. Они подкрадывались, прыгали, ударяли лапой, играли с ним. И, только наигравшись, пожирали.
С. Михоэлс
Но в одной из клеток жил старый лев. Он лежал спиной к решетке. Когда под решетку сунули мясо, он открыл большой желтый глаз и ждал, пока человек, принесший еду, уйдет. Затем медленно подошел к туше, примостился поудобнее, положил на нее лапы, разодрал и стал есть. Насытившись, он ушел в свой угол, ни разу не взглянув на зрителей за решеткой, улегся к ним спиной и заснул.
Михоэлс внезапно умолк, как будто оборвал себя на мысли, которую не хотел произнести вслух.
Мы молча подошли к театру.
У подъезда Михоэлс выдернул руки из карманов и, разведя их ладонями кверху, сказал:
— Молодые еще играли в свободу…
Право на публикацию
Как известно, автор исторического романа «России верные сыны» Лев Никулин написал множество мемуарных книг, в том числе книгу о Шаляпине.
Читая эту книгу, я подумал, — как много нового узнал бы о себе великий певец, окажись он читателем Никулина.
Я нарисовал Шаляпина с портретом Никулина в руке и сделал под рисунком подпись: «Не припомню».
Вечером в гостиной Дома литераторов писатели Владимир Масс и Михаил Червинский смеялись, глядя на рисунок.
В этот момент появилась благообразная фигура Никулина. Белые волосы нимбом светились на розовой голове.
— Что вы собираетесь с этим делать? — воскликнул он.
В. Масс и М. Червинский
— Завтра, — сказал я, — отдам в «Литературную газету».
— Тем более, — добавил Масс, — что у нас с Червинским готова эпиграмма, — и прочитал:
Он вспоминать не устает,
И все, что вспомнит,— издает,
И это все читать должны
России верные сыны.
— Вы меня погубите, — сказал Никулин. — Я только что подал заявку на переиздание книги. Если шарж опубликуют — переиздание горит.
Признаться, я рисовал с намерением всего лишь пошутить. Видя искреннюю тревогу Льва Вениаминовича, я обещал рисунка не публиковать.
Л. Никулин
Прошло много лет. Книга о Шаляпине переиздана несколько раз.
Просматривая ее недавно, я, как и несколько лет назад, поймал себя на мысли: а что, если бы это прочитал Шаляпин?
Я вспомнил старый рисунок и решил, что теперь его можно опубликовать.
Тем более, что Никулину это уже ничем не грозит.
Вечное поколение
«Назым» в переводе с турецкого означает «слагающий стихи». Так мне сказал старый журналист Леня Коробов. Я нарочно не проверял в словаре, мне хочется, чтобы это было так.
После многих лет заточения в стамбульской тюрьме Назым Хикмет приехал в Москву. Тогда я и увидел его впервые. Это было на приеме, устроенном в его честь Союзом писателей.
Он сидел за столом, рядом с Фадеевым — оба высокие, стройные, светлоглазые. Фадеев по-молодому седой, а Хикмет с вьющимися волосами цвета натуральной сиены.
То ли потому, что он неуверенно владел русской речью, а быть может, оттого, что за многие годы, проведенные в тюрьме, отвык от общения с людьми, — он больше слушал, чем говорил. Но это не отдаляло его от собеседников. Наоборот, казалось, что он давно и близко знает всех присутствующих.
А. Фадеев
Летом 1962 года состоялось личное мое знакомство с Назымом Хикметом. Я рисовал Хикмета в дни его шестидесятилетия. Рисунок московские писатели преподнесли ему на юбилейном вечере.
