Святослав Рыбас - Русский крест
А если бы с ней, она бы не пережила...
Шел март тысяча девятьсот двадцатого года. Все было кончено, но хотелось жить даже без России.
Нина увидела белое пятно пухлой обнаженной женской груди и напряженное лицо молодой казачки, тычущей грудь в раззявленный в крике рот младенца. Симон заслонил казачку. Нина обернулась, испытывая жалость и тоску по гибнущей жизни.
Со стороны гор доносился орудийный гул, в городе трещали одиночные выстрелы.
Вскоре Нина и Симон пробились к набережной, где было уже свободнее. Но и здесь - те же повозки, кибитки, потерявшиеся, кого-то зовущие дети, сидящие прямо в грязи покорные старухи. Это была масса, которая с равнодушием воспринимала в марте восемнадцатого года отчаянную борьбу офицеров и которую все же завертело в водовороте.
- Стой! - сказала Нина. - Отдышусь... Куда ты меня тащишь?
Симон отпустил ее, поглядел вниз, на забитую беженцами пристань, сказал:
- Надо пообедать.
Блеснула в солнечном луче рыжина в его черных бровях.
- Я голодная, - призналась Нина, улыбаясь. - Куда пойдем?
Все было замечательно, она чувствовала прочность Симоновской защиты, и сразу весенний воздух, переменчивые облака, сияние моря, сразу вся эта вечная красота как будто открылась ей, обещая долгие годы.
- Ты великая артистка, - сказал он, видно, вспомнив, как она ставила спектакль в народном доме о коварстве любви. - А где пообедать в этом авилонском столпотворении?
- Как где? В ресторации или кафе, - ответила Нина. - Какой ресторатор упустит свою возможность?.. Пир во время чумы! - И она снова улыбнулась, продекламировала: - "И пьем дыханье девы-розы, быть может, полное чумы!.. "
- Фу! - поморщился француз. - Декадентка... Ну идем на Серебряковскую. Рестораторы должны ловить свой шанс, в этом ты права. Недаром же ты известная всему белому движению капиталистка!
Они пошли на Серебряковскую улицу, шаг за шагом погружаясь в воспоминания, связавшие их еще с той золотой довоенной поры, когда директор франко-бельгийской компании Екатериновских рудников Симон привозил цветы дочери рудничного доктора Нине Ларионовой, потом вышедшей замуж за казачьего офицера Григорова.
Серебряковская была усыпана битым стеклом, в разоренных витринах сияли обломки зеркал и трепались ветром бумажные цветы. Ни одной живой души не было на Серебряковской. Вот вам и ресторации! Нина остановилась, не веря своим глазам. Крах подступал быстрее, чем она думала, он уже царил еще до появления красных.
- Ничего, найдем другое место, - сказал Симон.
- Смотри! - придавленно воскликнула она, показывая на выходивших из-за угла людей с винтовками.
- Это патруль, - ответил он, но по тому, как окаменели его брови и подбородок, Нина догадалась, что он встревожен.
Офицерский патруль, судя по белым погонам - Алексеевского полка, шел прямо к ним. Нине почудилось, что алексеевцы знают о ее незаконной торговле в ущерб многострадальному отечеству. Она подняла ридикюль к груди, раскрыла его и нащупала холодную сталь "браунинга".
- Брось, - усмехнулся Симон. - Я не думал, что ты трусишка. Тебе страшно?
- Страшно, - созналась она.
Патруль подошел, окинул оценивающим беспощадным взглядом, попросил документы.
Французский паспорт произвел какое-то впечатление, и старший патруля, невысокий штабс-капитан с чирьями на шее, чуть улыбнулся:
- А мы думали - дезертир. - И добавил почти по-свойски, поглядев на Нину: - Приказ дезертиров расстреливать на месте. Четверть часа назад двоих расстреляли.
- Зачем же расстреливать? - спросила Нина. - Ведь все равно всех не вывезти. Посмотрите, что делается на пристани!
- Вы, мадам... - сказал штабс-капитан. - Не надо! Ступайте со своим мусью.
- Я прошла сестрой милосердия весь Ледяной поход! - сказала она. - Я спасала таких, как вы, капитан!
Штабс-капитан отвернулся, кивнул своим, и они пошли дальше по разгромленной Серебряковской искать и карать слабодушных.
- Подлецы! - выругалась Нина. - Лишь бы расстреливать... Из-за таких мы все потеряли... Неужели, если бы у тебя не было паспорта?.. Если бы потерял? Тебя бы убили.
- Не думаю. Доставили бы к этапному коменданту, и все. - Симон взял ее под руку. - Не бойся. Ты дрожишь?.. Ты же храбрая. Успокойся. - Он снова сжал ей предплечье, но не больно, как после стычки с вдовой, а дружески и ласково.
Русская государственная сила, слепая и жестокая, как офицерский патруль, уже не могла ничего сделать с Ниной. Нина ускользала. Позади все, и горе, и несбывшиеся надежды. Прощай, прощай, родимое немилосердие...
- Я успокоилась, - сказала Нина. - Пошли?
Поблизости треснуло три выстрела, метившие в какого-то неизвестного человека и, по всей вероятности, сразившие его.
- Пошли! - воскликнула она. - Ну пошли быстрее!
Эта ужасная разгромленная пустынная Серебряковская была местом убийств. Быстрее! Прочь отсюда! И они бежали.
Оглянувшись, Нина увидела трех человек в коротких английских шинелях, идущих по середине улицы. Прочь! Прочь!
Зато в кафе не было никаких патрулей, царили хмельные мелодии скрипки, голоса, уверенность. И ни страха, ни гибельности, а праздник. Казалось, накануне прихода красных отборная публика, у которой были зарезервированы места на кораблях, вспоминала на прощание невозвратное время.
За коричнево-красной гардиной приоткрывалась кухня, белый колпак повара, сияющий пар кастрюль, запахи теста, мяса, лука. Скрипка заныла "Прапорщика", навевая воспоминания о дореволюционной поре. Под эту песню Нина и Симон однажды уже обедали в ростовском "Паласе", когда Симон решил дать ей урок и разложил на столике ковер разных русских денег из донских "ермаков", добровольческих "колокольчиков", украинских "карбованцев" и побил все денежное войско стофранковым билетом, прочными деньгами.
Подошел официант или Бог весть кто, но с наглыми глазами, стал говорить, что здесь страшно дорого и что на кухне не осталось ничего.
- Подайте нам самого вкусного из вашего ничего, - велела Нина. - И поскорее. Надеюсь, вас заинтересует валюта.
- В каком смысле? - спросил официант.
- Не стройте из себя дурака! - бросила она и сказала Симону: - Сделай заказ.
- Голубчик, вы поняли, что говорит дама? - спросил Симон.
Голубчик кивнул, потупил взор.
- Принеси хорошей закуски, пирожков, ухи... - Симон посмотрел на нее, ожидая подсказки.
- Пусть водки принесет, - сказала Нина.
Человек снова кивнул и ушел.
Она оглядела отборную публику либерального вида, среди которой, впрочем, выделялись офицеры, и в ней пробудились помимо воли ненависть и презрение к ним. Она, принявшая после гибели мужниных родителей все тяготы управления унаследованной шахты, потом потерявшая все, спасалась здесь под крылом французского инженера? На какую жизнь? Ради чего?
